Ничто не ново под луной: удачник розов, желт страдалец, и мы не лучше спим с женой, чем с бабой спал неандерталец. Создатель дал нам две руки, бутыль, чтоб руки зря не висли, а также ум, чтоб мудаки воображали им, что мыслят. У Бога нет бессонницы, он спал бы как убитый, но ночью Ему молятся бляди и бандиты. Если все, что просили мы лишнего, все молитвы, что всуе вершили мы, в самом деле достигли Всевышнего, уши Бога давно запаршивели. У тех, кто пылкой головой предался поприщам различным, первичный признак половой слегка становится вторичным. Не боялись увечий и ран ветераны любовных баталий, гордо носит седой ветеран свой музей боевых гениталий. Нисколько прочих не глупее все те, кто в будничном безумии, прекрасно помня о Помпее, опять селились на Везувии. Глава 8 ЛЮБОВЬ — СПЕКТАКЛЬ, ГДЕ АНТРАКТЫ НЕМАЛОВАЖНЕЕ, ЧЕМ АКТЫ Один поэт имел предмет, которым злоупотребляя, устройство это свел на нет, прощай, любовь в начале мая! Ни в мире нет несовершенства. ни в мироздании — секрета, когда, распластанных в блаженстве, нас освещает сигарета. Красоток я любил не очень. и не по скудости деньжат: красоток даже среди ночи волнует, как они лежат. Что значат слезы и слова, когда приходит искушение? Чем безутешнее вдова, тем сладострастней утешение. Когда врагов утешат слухом, что я закопан в тесном склепе, то кто поверит ста старухам, что я бывал великолепен? В любые века и эпохи, покой на земле или битва, любви раскаленные вздохи — нужнейшая Богу молитва. Миллионер и голодранец равны становятся, как братья, танцуя лучший в мире танец без света, музыки и платья. От одиночества философ, я стать мыслителем хотел, но охладел, нашедши способ сношенья душ посредством тел. Грешнейший грех — боязнь греха, пока здоров и жив; а как посыплется труха, запишемся в ханжи. Лучше нет на свете дела, чем плодить живую плоть; наше дело — сделать тело, а душой — снабдит Господь. Учение Эйнштейна несомненно; особенно по вкусу мне пришлось, что с кучей баб я сплю одновременно, и только лишь пространственно — поврозь. Я — лишь искатель приключений, а вы — распутная мадам; я узел завяжу на члене, чтоб не забыть отдаться вам. Летят столетья, дымят пожары, но неизменно под лунным светом упругий Карл у гибкой Клары крадет кораллы своим кларнетом. Не нажив ни славы, ни пиастров, промотал я лучшие из лет, выводя девиц-энтузиасток из полуподвала в полусвет. Мы были тощие повесы, ходили в свитерах заношенных, и самолучшие принцессы валялись с нами на горошинах. Сегодня ценят мужики уют, покой и нужники; и бабы возжигают сами на этом студне хладный пламень. Теперь другие, кто помоложе, тревожат ночи кобельим лаем, а мы настолько уже не можем, что даже просто не желаем. В лета, когда упруг и крепок, исполнен силы и кудрей, грешнейший грех — не дергать репок из грядок и оранжерей. По весне распустились сады, и еще лепестки не опали, как уже завязались плоды у девиц, что в саду побывали. Многие запреты — атрибут зла, в мораль веков переодетого: благо, а не грех, когда ебут милую, счастливую от этого. Природа торжествует, что права, и люди, несомненно, удались, когда тела сошлись, как жернова, и души до корней переплелись. Рад, что я интеллигент, что живу светло и внятно, жаль, что лучший инструмент годы тупят невозвратно. |
