Не тоскуй, старушка Песя, о капризах непогоды, лучше лейся, словно песня, сквозь оставшиеся годы. Боже, Боже, до чего же стал миленок инвалид: сам топтать меня не может, а соседу — не велит. О чем ты, божия раба. Бормочешь стонами своими? Душа строга, а плоть слаба — верчусь и маюсь между ними. Глава 2 СТЕСНЯЙСЯ, ПЬЯНИЦА, НОСА СВОЕГО, ОН ВЕДЬ С НАШИМ ЗНАМЕНЕМ ЦВЕТА ОДНОГО Живя в загадочной отчизне из ночи в день десятки лет, мы пьем за русский образ жизни, где образ есть, а жизни нет. Родившись в сумрачное время, гляжу вперед не дальше дня; живу беспечно, как в гареме, где завтра выебут меня. Когда поднимается рюмка, любая печаль и напасть спадает быстрее, чем юбка с девицы, спешащей упасть. Какая, к черту, простокваша, когда живем всего лишь раз, и небосвод — пустая чаша всего испитого до нас. Напрасно врач бранит бутыль, в ней нет ни пагубы, ни скверны, а есть и крылья, и костыль, и собутыльник самый верный. Понять без главного нельзя твоей сплоченности, Россия: своя у каждого стезя, одна у всех анестезия. Налей нам, друг! Уже готовы стаканы, снедь, бутыль с прохладцей, и наши будущие вдовы охотно с нами веселятся. Не мучась совестью нисколько, живу года в хмельном приятстве: Господь всеведущ не настолько, чтобы страдать о нашем блядстве. Не тяжелы ни будней пытки, ни суета окрестной сволочи, пока на свете есть напитки и сладострастье книжной горечи. Как мы гуляем наповал! И пир вершится повсеместный. Так Рим когда-то ликовал, и рос Атилла, гунн безвестный. Чтоб дети зря себя не тратили ни на мечты, ни на попытки, из всех сосцов отчизны-матери сочатся крепкие напитки. Не будь на то Господня воля, мы б не узнали алкоголя: а значит, пьянство не порок, а высшей благости урок. Известно даже недоумку, как можно духом воспарить: за миг до супа выпить рюмку, а вслед за супом — повторить. Когда, замкнув теченье лет. наступит Страшный суд, на нем предстанет мой скелет, держа пивной сосуд. Вон опять идет ко мне приятель и несет холодное вино; время, кое мы роскошно тратим, деньги, коих нету все равно. Да, да, я был рожден в сорочке, отлично помню я ее; но вырос и, дойдя до точки, пропил заветное белье. Нам жить и чувствовать дано, искать дорогу в Божье царство, и пить прозрачное вино — от жизни лучшее лекарство. Не верь тому, кто говорит. что пьянство — это враг; он или глупый инвалид, или больной дурак. Весь путь наш — это времяпровождение. отмеченное пьянкой с двух сторон: от пьянки, обещающей рождение, до пьянки после кратких похорон. Я многому научен стариками, которые все трезво понимают и вялыми венозными руками спокойно свои рюмки поднимают. Редеет волос моих грива, краснеют припухлости носа, и рот ухмыляется криво ногам, ковыляющим косо. Пока скользит моя ладья среди пожара и потопа, всем инструментам бытия я предпочел перо и штопор. Познавши вкус покоя и скитаний, постиг я, в чем опора и основа: любая чаша наших испытаний легчает при долитии спиртного. Наслаждаясь воздержанием, жду, чтоб вечность протекла, осязая с обожанием плоть питейного стекла. Мы пьем и разрушаем этим печень, кричат нам доктора в глухие уши, но печень мы при случае полечим, а трезвость иссушает наши души. На дне стаканов, мной опустошенных, и рюмок, наливавшихся девицам, такая тьма вопросов разрешенных, что время отдохнуть и похмелиться. |
