Сначала допрашивали отца Флости Тхотха. Перед допросом маркиз приказал всего лишь отстегать его по плечам обычным кнутом, не применяя ни дыбы, ни прочих орудий, обыкновенно используемых при следствии. Я заметил, что палач не столько стремился причинить боль несчастному старику, сколько отсчитать нужное число ударов как можно скорее. После десятого удара Кайлиш Стальд остановил бичевание и, велев палачу удалиться, приступил к допросу.

Отец сбежавшего пажа был так напуган и потрясен случившимся, что, похоже, не понимал вопросов. Он смотрел то на Кайлиша Стальда, то на меня бессмысленно вытаращенными глазами. Маркиз пугал его в меньшей степени, чем я: несмотря на твердое намерение сменить платье на местное, я по-прежнему был одет как англичанин. Камзол с медными пуговицами, треугольная шляпа с позументом, башмаки с чулками вызывали у него настоящий ужас. И особенно страшил его почему-то мой широкий кожаный ремень, на котором висел тесак.

В конце концов маркиз потерял терпение. По его приказу в комнату для допросов привели мать Флости Тхотха. Я опасался, что и эту старуху Кайлиш Стальд прикажет для начала высечь кнутом. К моему облегчению, он лишь грозно прикрикнул на нее и задал те же вопросы, на которые не мог ответить ее муж. Мать пажа держалась лучше мужа. Во всяком случае, после некоторого раздумья она сказала что-то, заставившее маркиза нахмуриться.

— Вчера, вернувшись домой из дворца, Флости был сам не свой, — перевел он мне сказанное. — Он выглядел очень встревоженным. Но говорить о причинах своей тревоги решительно не хотел.

— А что думает она сама? — спросил я. — Чем, по ее мнению, мог быть встревожен ее сын?

Старуха перевела взгляд потухших глаз на меня и что-то ответила, обращаясь к маркизу, но глядя на меня. Маркиз перевел:

— Ей показалось, что он опасался сегодняшней церемонии, в которой ему предстояло участвовать. Но почему именно, она не знает.

Старуха заговорила живее, прижимая руки к груди. Маркиз едва успевал переводить. Из сказанного следовало, что Флости Тхотх ожидал чего-то страшного, что непременно произойдет на церемонии. Дважды он порывался куда-то уйти, но всякий раз останавливался у двери и говорил: «Нет, так еще хуже…» В конце концов, он ушел, но вернулся через час или два.

— Похоже, он что-то знал о предстоящей церемонии, — заметил я вполголоса. — А куда именно он ходил, она не знает?

Маркиз задал этот вопрос старухе, но ответил отец пажа, видимо, почувствовавший себя немного лучше. Его ответ удивил Стальда. Обратившись ко мне, он сообщил, что Тхотх, оказывается, ходил вечером к жене придворного цирюльника. Выполнить поручение, которое тот дал пажу.

— Что это было за поручение? — спросил я.

— По словам отца Флости, цирюльник просил что-то передать жене… — Кайлиш Стальд что-то спросил старика, тот быстро закивал, старуха тоже. — Они говорят, что Аггдугг остался на ночь во дворце и потому попросил пажа передать его жене что-то очень срочное и важное.

Я попросил маркиза уточнить, что именно должен был передать паж жене цирюльника, какую-то вещь или какое-то известие?

— Они не знают, — ответил маркиз, выслушав арестованных. — Больше они не знают ничего.

Время близилось к ночи, когда, выйдя из ворот Орлиного замка, мы направились к экипажу его светлости. Тут я сказал маркизу, что хотел бы навестить жену, вернее — вдову Аггдугга Бриндрана.

— Да, — согласился он, — переговорить с этой женщиной необходимо. И сделать это можно только сегодня. На завтра назначены похороны Аггдугга, а затем начнется траурный год. Во время траура вдова хранит полное молчание, так что у нас не будет другой возможности ее допросить… Что же, я прикажу немедленно доставить ее сюда, в тюрьму!

Я постарался объяснить маркизу, что этого ни в коем случае не стоит делать. В самом деле, когда эта бедная женщина, только что потерявшая мужа, под стражей прибудет в тюрьму, скорее всего, она от страха забудет все на свете. Мы ничего от нее не добьемся.

— Вспомните! — горячо говорил я. — Вспомните, ваша светлость, родителей несчастного Тхотха! Мы с трудом выудили у них какие-то крупинки сведений. Нет-нет, нужно навестить госпожу Бриндран так, чтобы она ничего не ожидала. Нужно захватить ее врасплох, и она почти наверняка расскажет что-нибудь чрезвычайно важное для нашего расследования!

После недолгого раздумья маркиз согласился со мною.

— Хорошо, — сказал он, — прежде мы заедем к вдове цирюльника, а потом…

— Нет-нет, — торопливо остановил его я, — думаю, будет лучше, если я приду сам. Она может растеряться при виде знатного вельможи.

— Но ведь и чужеземец может ее напугать, — возразил Кайлиш Стальд.

— Думаю, в меньшей степени, — сказал я. — Вы ведь рассказывали мне, что и Аггдугг, и его жена — сами чужеземцы. Они выходцы из Бальнибарби. А я вполне сносно владею бальнибарбийским наречием, как вы знаете. Я надеюсь, что мне удастся разговорить эту женщину.

Маркиз нехотя согласился с моими доводами и даже предложил мне в сопровождающие одного из своих слуг. Но я отказался, поскольку улицы в Лаггнегге безопаснее английских. Даже в Клюмегниге, где мне довелось провести несколько дней, поздней ночью можно было гулять в полном одиночестве, ничуть не рискуя нарваться на грабителей. И это при том, что Клюмегниг был портовым городом, то есть местом не самым спокойным. Что уж тут говорить о Тральдрегдабе, королевской столице!

Словно в подтверждение моих мыслей мимо нас прошли подряд три полицейских патруля.

Проводив взглядом последний, маркиз Стальд сказал:

— Хорошо, идите сами. Вы легко найдете дом цирюльника. Он находится у Западных ворот, недалеко от рынка. Над его входом уже должны быть вывешены черно-белые флаги.

Он объяснил, что такие флаги вывешиваются на домах умерших:

— Это объявление о завтрашних похоронах. Сегодня близкие могут приходить к вдове, дабы выразить соболезнование. Согласно обычаю, в такой вечер дверь не запирается до полуночи, и любой может войти без стука. Так что в вашем распоряжении не менее двух часов.

Кайлиш Стальд сел в экипаж, слуги-стражники вскочили на запятки. Маркиз прощально поднял руку, кучер хлестнул лошадей. Карета унеслась в направлении центра города, я же направился на окраину, где располагался дом покойного цирюльника.

Уже стемнело, в темно-синем небе блестел узкий серп молодого месяца. На улицах появились факельщики, сопровождавшие знатных прохожих; прочие же (и я в том числе) довольствовались светом, который падал из окон.

Я постарался сделаться как можно более незаметным. Необычный для Лаггнегга камзол я прикрыл простым бумажным плащом, позаимствованным у одного из слуг его светлости; я старательно сутулился, чтобы выглядеть пониже, а шляпу, отогнув ее поля на местный манер, надвинул на самый лоб.

Так я дошел до нужного места, где без труда обнаружил жилище четы Бриндран — небольшое двухэтажное строение поблизости от городского рынка. По обе стороны от входа действительно были прикреплены треугольные траурные флаги, белые в косую черную полосу.

Войдя внутрь, я оказался в небольшом помещении, освещаемом двумя факелами. Прямо напротив двери стояло кресло с высокой спинкой, и в нем сидела женщина средних лет. Набеленное ее лицо напоминало фарфоровую маску, на лбу жирными черными линиями нарисованы брови. Узкие глаза были сухи, руки, лежавшие на коленях, спокойны. Кроме белил на лице, о постигшем ее горе свидетельствовал большой платок той же расцветки, что и флаги снаружи дома. Платок удерживался на голове широкой черной лентой, свободно ниспадая на плечи.

Кроме вдовы цирюльника в прихожей находились две простолюдинки одного с нею возраста, очевидно, соседки. Едва я вошел, как они тотчас заторопились к выходу. Вдова им что-то сказала, они ответили и быстро вышли, оставив нас наедине.

Поклонившись, я обратился к госпоже Бриндран со словами приветствия по-бальнибарбийски, чем изрядно ее удивил. Но она быстро взяла себя в руки и ответила на том же языке.