— Но, — закончил свой рассказ кормолап, — его величество решил проявить милость и не предавать вас смерти. Вместо этого он склонился к предложению вашего друга тюрлилака Рельдреселя.

Я с трудом удержал радостное восклицание. Все-таки верные друзья у меня имелись даже в этом чужом мире.

Слова благодарности в адрес Рельдреселя, однако, замерли на моих устах, когда я услышал, в чем именно заключалась милость, предложенная им Тайному совету.

— Его превосходительство высказал опасения относительно последствий разложения столь огромного тела, как ваше, — объяснил Гурго. — Он предложил ослепить вас, с тем чтобы вы, лишившись зрения, оказались целиком зависимы от его императорского величества. Таким образом, вашу огромную силу можно будет использовать на благо Лилипутии, не опасаясь вероломства и измены с вашей стороны…

Я оцепенел. В моей душе боролись два противоположных чувства. С одной стороны, я был человеком благонамеренным и законопослушным. С другой — мне вовсе не улыбалось кончить дни здесь беспомощным слепым великаном, большой игрушкой в руках власти.

Видя мои колебания, кормолап Гурго сказал:

— Завтра же император произнесет хвалебную речь в вашу честь на заседании правительства. Затем текст этой речи будет разослан во все города Лилипутии. Как вы знаете, таков обычай, введенный нынешним императором. И пока все население империи не будет осведомлено о том, сколь велики заслуги Куинбуса Флестрина перед престолом и государством и сколь безгранична милость его величества по отношению к верному слуге, против вас никто ничего не предпримет. Это займет не менее трех дней. И лишь по истечении этого срока его превосходительство тюрлилак Рельдресель объявит вам решение его величества.

Я поник головой. Гурго сказал после долгой паузы:

— Но до того вы вольны поступать так, как вам вздумается. Даже если это нарушит планы императора.

— Что вы имеете в виду? — настороженно спросил я.

— Например, приглашение блефускуанского двора, — понизив голос, объяснил кормолап. — Все знают, что вы собираетесь нанести визит вежливости императору Блефуску. Вы могли бы это сделать уже сегодня. В крайнем случае — завтра утром.

— Советуете мне бежать… — уныло произнес я.

— Нет-нет, я вам ничего не советую, — поспешно ответил Гурго. — Я просто высказал предположение. А решать вам, Куинбус Флестрин.

На том мы и расстались. Гурго чрезвычайно торопился вернуться в столицу до того, как закроют городские ворота, чтобы не привлекать излишнего внимания, в том числе и многочисленных шпионов адмирала. Я предложил свою помощь — мне ведь ничего не стоило, взяв в руки портшез и посадив в карманы слуг кормолапа, в считанные минуты перенести его к дому. Гурго, однако, отказался — по той же самой причине. Единственное, что он позволил мне, — это перенести его в портшезе через ров, окружавший столицу. Затем мы распрощались, и я вернулся к своему жилищу.

Сидя на табурете, я задумчиво следил за тем, как портшез флестрин-наздака и члена Тайного совета его превосходительства Гурго плыл по улице, ведущей от городских ворот к старому дому на противоположной окраине Мильдендо. Солнце давно зашло, западный край неба горел зловещим темно-красным пламенем, и на его фоне черной уродливой тенью выступал остов сгоревшего крыла императорского дворца.

На одной из площадей портшез моего друга остановился. Он вышел из носилок. В трубу я ясно видел, как он взмахнул рукою, после чего четверо слуг метнулись в разные стороны.

Какое-то время флестрин-наздак оставался один. Я не очень интересовался причиной этой его остановки (куда больше меня заботило мое собственное будущее) и, наблюдая за Гурго скорее по привычке, в то же время обдумывал его слова. Видимо, поэтому я упустил момент появления на этой сцене еще одного участника. Некто в черных одеяниях подошел к Гурго. Спустя несколько мгновений он отошел и исчез столь же внезапно, как и появился.

Я уже поднялся было с табурета, чтобы идти спать. Но, бросив прощальный взгляд через трубу на кормолапа, я содрогнулся: Гурго уже не стоял, а лежал, распростершись, рядом с портшезом. Вернувшиеся слуги окружили его, словно боясь приблизиться.

Отсюда я не мог с точностью судить о его состоянии. Но неподвижность распростертой на площади фигуры заставила меня предположить самое худшее: мой друг был мертв. И не просто мертв, но, очевидно, убит незнакомцем, с которым зачем-то встретился по дороге домой.

Надо ли говорить, что я внял совету несчастного моего друга, тем более после того, что случилось с ним самим? Следующим утром я бежал из Лилипутии в Блефуску. Подробности я излагал ранее. Упомяну только о своей надежде, что корабль, который мне пришлось увести из императорской гавани, дабы преодолеть пролив, блефускианский император впоследствии возвратил разгневанному соседу. Но если это и произошло, то уже после того, как я покинул те края.

Пролив, отделявший Лилипутию от Блефуску, я преодолел благополучно. Как я уже отмечал, наибольшая его глубина составляла семьдесят лилипутских глюмглеффов, что-то около шести футов. Шириною же он был около восьмисот ярдов, из которых плыть нужно было менее четверти всего расстояния, ярдов сто пятьдесят или сто восемьдесят; триста ярдов от лилипутского берега и столько же до блефускуанского я прошел вброд. Корабль же мне нужен был для того, чтобы сохранить сухой верхнюю одежду, одеяло и некоторые важные для меня предметы.

На блефускианском берегу меня уже давно ждали. При виде корабля, который я толкал перед собой, словно по мановению волшебной палочки образовалась огромная восторженная толпа. Спустя короткое время я был с почетом принят императором Блефуску.

Не буду много рассказывать о своем впечатлении от блефускуанской столицы. Этот город носит два названия: одно из них, официальное — такое же, как и название страны: Блефуску. Но кроме этого имени блефускуанскую столицу частенько называют и неофициальным, старым именем — Дильмендо. Я предполагаю, что столицу переименовали из-за слишком большого сходства старого имени с названием столицы Лилипутии Мильдендо. И хотя отныне названия столиц были не похожи, сами города оставались точными копиями друг друга. Вернее будет сказать, не копиями, а зеркальными отражениями. Если в пролив, разделяющий два острова, поставить воображаемое зеркало, то с уверенностью можно было бы определить эти города как оригинал и его отражение.

Правда, я не решился бы с определенностью сказать, что есть что. Так или иначе, ворота Мильдендо, которые вели в столицу из порта, были черными; в Дильмендо такие же ворота были выкрашены в белый цвет; черно-белый императорский штандарт Гольбасто, развевавшийся над дворцовой башней, как две капли воды походил на бело-черный штандарт его блефускуанского величества Больгасто. И таких деталей я отметил великое множество с первых минут моего пребывания на этой земле.

В окрестностях Дильмендо не оказалось никаких заброшенных храмов и подобных им пустых вместительных зданий. И поскольку я не собирался возвращаться в Лилипутию (хотя об этом до поры до времени не знал никто, кроме меня самого), мне следовало позаботиться о жилище.

Я решил построить себе нечто вроде шалаша или простой хижины. Подходящее место отыскалось за северными воротами столицы, со стороны, прямо противоположной проливу, отделявшему Блефуску от Лилипутии. Здесь, в каких-нибудь двадцати ярдах от городских ворот, начинались неприступные, с точки зрения блефускуанцев, горы. Вот у подножия горы я и решил построить шалаш, причем одной из стен стал крутой склон.

Мне удалось создать нечто сносное всего лишь за несколько часов, используя в качестве прутьев для крыши стволы вековых деревьев, каждый из которых толщиной был в мой палец. Вид работающего великана настолько поразил блефускуанцев, что мне пришлось строить шалаш под внимательным присмотром не менее пятидесяти тысяч любопытных. Это немало мешало мне, поскольку время от времени какой-нибудь зазевавшийся блефускуанец оказывался как раз там, куда я намеревался забросить очередную охапку вырванных с корнями деревьев. Мне помогло распоряжение его величества, приславшего полк гвардейцев специально для того, чтобы удерживать любопытствующих на безопасном расстоянии.