— Вы действительно не рассказывали ничего, что фрисканд мог расценить как оскорбление? — спросил король.

Бедари ответил, что никаких слухов он не распространял. Хотя Цисарт утверждал, что источником их был именно он, дригмиг Бедари.

— Почему-то я не сомневаюсь в этом, — с насмешкой заявил обвинитель. — Таким образом, ваше величество, августейший брибдинг Лорбрульгруда и король Бробдингнега, я считаю подсудимого дригмига гвардии Бедари, уроженца провинции Снотиснути, виновным в злодейском умерщвлении фрисканда гвардии Цисарта, уроженца той же провинции, и призываю казнить его путем отсечения головы, с тем чтобы тело убитого могло уже сегодня упокоиться в земле, а душа найти вечное блаженство на небесах.

Вслед за обвинителем настала наша очередь. Король уже кивнул Глюмдальклич, чтобы та заняла место за пюпитром, как вдруг обвинитель потребовал предоставить ему слово для протеста.

— Прежде чем мы услышим речь защитника или, вернее, защитницы обвиняемого, я хочу сделать одно заявление, — сказал прокурор, когда некоторое замешательство, вызванное этим неожиданным требованием прошло. — Я вижу, что госпожа защитница принесла в суд это существо, — прокурор оттопыренным мизинцем указал на меня. — Я могу предположить, что она собирается привлечь его к участию в судебных дебатах и, возможно, даже предоставить ему слово! Итак, — он развернул внушительного вида свиток, — мы попросили известных ученых высказать свое мнение о том, какова природа этого существа, кое защитница именует «Грильдриг».

— Но для чего? — недоуменно спросила Глюмдальклич. — Такое заключение уже было дано по указанию его величества!

— Именно его я и собираюсь сейчас зачитать, — с торжествующими нотками в голосе ответил прокурор, не удостаивая при этом мою нянюшку взглядом. — Дабы его величество и высокий суд убедились: существо, именуемое Грильдриг, не может выступать в суде ни в качестве свидетеля, ни в каком-либо ином качестве! — И прежде, чем Глюмдальклич успела ответить, он надел очки и приступил к чтению.

Разумеется, мне был знаком этот смехотворный документ[4]. Но сейчас, слушая его вновь, я испытал чувство отчаяния. Мне уже было понятно, к чему ведет прокурор.

— Означенное существо, именуемое «Грильдриг», не могло быть произведено на свет согласно нормальным законам природы, потому что не наделено способностью самосохранения и не обладает ни быстротой ног, ни умением взбираться на деревья или рыть норы в земле, — монотонно читал он. — По строению зубов его следует признать животным плотоядным. В то же время большинство четвероногих сильнее Грильдрига, а полевая мышь и некоторые другие отличаются гораздо большим проворством. Потому невозможно понять, каким образом это крохотное существо добывает себе пищу. Его нельзя признать эмбрионом или недоноском, поскольку его члены развиты в совершенстве и закончены, и живет он на свете уже много лет, о чем красноречиво свидетельствует борода, волоски которой отчетливо видны в лупу. Он также не является карликом, потому что его крошечный рост вне всякого сравнения; так, например, любимый карлик королевы, самый маленький человек во всем государстве, имеет рост в тридцать футов… — Прокурор снял очки и завершил оглашение заключения: — Таким образом, ученые склонны считать данное существо не чем иным, как «рельплюм сколькатс»!

— Какое отношение имеет это заключение к нашему сегодняшнему делу? — спросила Глюмдальклич. — Что из него следует?

— А то, — торжествующе заявил прокурор, — что Грильдриг, с точки зрения науки, не является человеком! И потому не может принимать участие в судебном заседании. Это так же нелепо, как приводить к присяге собаку или вызывать в суд для заслушивания свидетельских показаний кошку!

На зрительских скамьях послышались смешки.

«Рельплюм сколькатс» на бробдингнегском наречии означало «игра природы», так сказать, некий казус, уродство, нечто вроде шестого пальца или двуглавого младенца. Я уже знал о том, что именно так относится ко мне бробдингнегская наука, которая, как и наука в прочем мире, не желает знать ни о чем, не вписывающемся в ею же созданные рамки. Сейчас, услышав столь унижающее меня определение из уст самодовольного обвинителя, я вспыхнул от негодования и даже схватился за тесак. Клянусь, будь мы одного роста, я вызвал бы этого напыщенного типа на поединок. Я вызвал бы его даже в том случае, если бы он был в два, в три раза выше меня! Но в двенадцать раз… это было просто бессмысленно. Я оставил в покое свой тесак, повесил голову и собрался укрыться в ящике, стоявшем за моей спиной.

К счастью, моя нянюшка отличалась здравым смыслом и находчивостью, которые составили бы честь особе куда более зрелой. Ни одна черточка на ее спокойном лице не дрогнула. Обращаясь к королю, она сказала:

— Ваше величество, я действительно прибегала к помощи Грильдрига. Это, однако, не означает, что я считаю это крохотное существо равным человеку со всеми правами и обязанностями, присущими человеку. Но разве следопыт, отыскивая волка, повадившегося резать скотину, не пользуется помощью охотничьего пса? И разве при этом он превращает своего помощника в человека? Нет, просто он пользуется острым нюхом, присущим животному. Природа наградила собак более острым обонянием, чем человека. Это не делает пса равным хозяину.

— В чем же, по-вашему, ваш подопечный превосходит человека? — спросил обвинитель. При этом его губы искривила презрительная усмешка, он оборотился к королю, словно призывая его величество посмеяться над словами моей нянюшки.

— В остроте зрения, — ответила Глюмдальклич. — И я прошу высокий суд удостовериться в этом, прежде чем перейду к защитительной речи.

Как ни странно, но такое поведение обвинения мы предвидели. И моя нянюшка готова была отбить это нападение, что она и намеревалась сделать.

Король с некоторым удивлением поинтересовался, как же суд может в этом удостовериться. По знаку девушки в зал вошел слуга. В руках он нес пять совершенно одинаковых кухонных ножей. Положив их по знаку Глюмдальклич на столик рядом со мной, он удалился. Девушка, по-прежнему обращаясь к королю, сказала:

— Ваше величество, один из этих ножей уже использовался в кухне для разделки мяса, остальные — нет. Лезвие того ножа, который уже использовался, вычищен со всей тщательностью, так что ничем не отличается от остальных. Я прошу в этом убедиться господина обвинителя.

По знаку короля, прокурор нехотя подошел к столику. Он буквально носом водил по лезвиям, но вынужден был признать: ему все ножи представляются одинаковыми, и он не возьмется устанавливать, которым из них пользовались при разделке мясных туш, а которым еще нет.

— Хорошо, — сказала Глюмдальклич. — Теперь я попрошу Грильдрига определить, каким из пяти ножей повар пользовался.

В зале воцарилась напряженная тишина. Я подошел к ножам. Мне не нужно было особо присматриваться. На втором справа лезвии явственно различались пятнышки засохшей крови размером в шиллинг, которые ускользнули и от внимания чистившего ножи повара, и от придирчивого взгляда прокурора.

— Вот он, — я указал на запачканный нож. — Вот этим ножом повар уже пользовался. Я вижу следы крови на нем, очень маленькие, но вполне различимые.

Прокурор презрительно хмыкнул. Позвали повара. Тот подтвердил мою правоту. Перед этим его заставили поклясться, что между ним и мною не было сговора и что он не мог знать заранее, на какой нож я укажу.

— Нет, — упрямо возразил обвинитель. — Я не вижу в этом доказательств правоты госпожи защитницы. Между ее подопечным и поваром мог быть сговор.

Глюмдальклич беспомощно воззрилась на меня. Я ожидал такого рода обвинения и подготовил ответ. Поманив нянюшку, я объяснил ей, что она должна сказать и сделать. Лицо Глюмдальклич прояснилось. Обратившись к королю, она сказала:

— Ваше величество, действительно, Грильдриг мог бы сговориться с поваром. Но, надеюсь, господин обвинитель не станет утверждать, что он может сговориться с насекомыми? Потому что в этом случае господин обвинитель признает у насекомых наличие разума, с чем, безусловно, не согласится ни один ученый.