В результате я могу использовать эти знания в качестве основы для некоего построения, которое может считаться вымышленным персонажем. Назовем его пара-Хилди. Я пишу сценарий, в котором пара-Хилди оказывается выброшен на побережье необитаемого острова. Я прописываю этот сценарий с величайшей степенью детализации, задействую все человеческие чувства. Но могу сокращать и урезать его, как хочу. Например, ты помнишь, как захватил пригоршню песка и изучил со всех сторон. Это оказалось для тебя ярким, впечатляющим зрелищем, таким, которое наверняка отложилось у тебя в памяти. Если я тут не прав, мне бы хотелось об этом услышать.

Как вы могли догадаться, я промолчал. По спине побежали холодные мурашки. Не могу сказать, что мне было приятно слушать.

— Я дал тебе это воспоминание о песчинках, — продолжил ГК. — Построил картинку с почти бесконечным погружением в мельчайшие детали. И придал ей максимальное правдоподобие, усилив ее воздействие с помощью характеристик, о которых ты и помыслить не мог: зернистости песчинок, запаха соленой воды, тихого шелеста, с которым песок терся о твою ладонь.

Все остальное время песок уже не был так тщательно прорисован, потому что я больше не заставлял пара-Хилди подбирать его и разглядывать. Я не внушал даже мысли приглядеться к песку. Замечаешь разницу? Когда пара-Хилди прогуливался по пляжу, он всего лишь каким-то образом рассеянно замечал, как песок прилипает к ногам. А теперь, Хилди, оглянись назад и вспомни, как ты гулял по пляжу, вызови это из памяти настолько отчетливо, насколько сможешь.

Я попытался… Частично я уже понял большинство из того, к чему он клонил. Частично — уже поверил, что он сказал правду.

Воспоминания — забавная штука. Они не могут быть такими яркими, какими нам иногда хочется их видеть. Если бы они таковыми были, они бы скорее напоминали галлюцинацию. Действительность двоилась бы у нас в глазах. Ближе всего воспоминания о вещах подступают к настоящим вещам, когда мы спим или грезим. За исключением этого состояния, образы нашей памяти всегда в той или иной степени расплывчаты. Воспоминания бывают разные, приятные и не очень, четкие и неясные, почти потерянные и такие, которые не сотрутся никогда. Но во всех случаях память служит для определения нашего места во времени и пространстве. Мы помним, что происходило с нами вчера, в прошлом году, в детстве. Мы достаточно ясно помним, что делали секунду назад: обычно это не слишком сильно отличается от того, чем мы занимаемся в настоящий момент. Воспоминания тянутся в прошлое и формируют нашу жизнь: вот это со мной происходило, а вот это я видел, слышал, чувствовал… Мы движемся в пространстве, постоянно сличая видимое в настоящий момент с картами и персонажами, хранящимися в наших головах: вот здесь я уже бывал, я помню, что там за углом, я могу увидеть, на что это похоже… Я знаю этого человека… А вон тот человек — незнакомец, его фотографий в моем досье нет.

Но настоящее всегда коренным образом отличается от прошлого.

Я помнил, что прошел по этому пляжу много-много миль. Я мог припомнить до мельчайших подробностей множество сцен, звуков и запахов. Но пригоршню песка я разглядывал со всех сторон только один раз. И это отпечаталось у меня в памяти. Если пожелаю, я могу встать, отправиться на берег и снова проделать это, но то будет уже сейчас. Я ничем не мог опровергнуть слова ГК. Воспоминания о том, чего, по его словам, никогда не происходило, были для меня такими же настоящими, как воспоминания о сотне лет, прожитых до этого. Кое в чем даже более реальными, поскольку они были свежее.

— Похоже, у меня куча неприятностей, — произнес я.

— У меня куча возможностей. Но они вовсе не так неприятны, как ты можешь подумать. Вот, к примеру, помнишь ли ты, что ты делал сорок шесть дней назад?

— Вряд ли. Здесь все дни похожи друг на друга, — ответил я и понял, что своими словами сыграл ему только на руку.

— И все же попробуй. Постарайся оглянуться назад. Вчера, позавчера…

Я честно попытался. С невероятным трудом мне удалось прокрутить назад две недели. Затем, как и следовало ожидать, я безнадежно запутался. Во вторник или в понедельник я устроил прополку в саду? Или вообще в воскресенье? Нет, я же знаю, что в воскресенье я доел последний копченый окорок, так что это, скорее всего, было в…

Нет, невозможно! Даже если бы мои дни были менее однообразны, сомневаюсь, что мне удалось бы припомнить больше, чем несколько месяцев.

Значит ли это, что со мной что-то не так? Вряд ли, да и ГК подтвердил, что это в порядке вещей. Разумеется, существуют люди с настолько рельефной памятью, что они могут мгновенно запоминать длинные списки. Существуют люди, которые намного лучше меня помнят о собственной жизни множество на первый взгляд незначительных мелочей. Что же до моего убеждения, будто бы воспоминание никогда не предстанет перед глазами настолько же ярко, полноцветно и всеохватно, как настоящий момент… хоть я и готов согласиться, что натренированный глаз художника может различать больше деталей, чем мой, и лучше воспроизводить их по памяти, я все же настаиваю, что ничто не сравнится с настоящим временем, поскольку именно в нем мы живем.

— У меня не получается, — признался я.

— Это и не удивительно, поскольку сорок шесть суток назад был один из нескольких дюжин дней, которые я не побеспокоился как следует расписать. Я знал, что ты ни за что этого не заметишь. Ты думаешь, что прожил эти дни, точно так же, как думаешь, что прожил все остальные. Но с течением времени воспоминания и о реальных, и о вымышленных днях становятся все более смутными, и уже невозможно отличить первые от вторых.

— Но я помню… помню, что думал! Помню, что решал, делал выбор… Размышлял…

— А почему ты не должен был этого помнить? Я записал в сценарии, что пара-Хилди думал о тех или иных вещах, и мне известно, как ты думаешь. Пока я придерживался образа, ты ничего бы и не заподозрил. Но есть одна забавная штука… Было несколько нехарактерных черт. К примеру, ты не слишком часто злился.

— Верно! Сейчас, оглядываясь назад, я поверить не могу, как это я так спокойно сидел и ждал тебя целый год! Это не похоже на меня.

— Точно так же, как вставать, ходить и говорить не является нормальным поведением для страдающего аутизмом. Но когда аутисты получают извне воспоминания о том, как вставали, ходили и говорили, и думают, что в этом нет ничего неблагоразумного, они соглашаются, что и впрямь вели себя подобным образом. Но проблема в том, что нормальное поведение для них не характерно — и поэтому столь многие из них со временем вспоминают, что были аутистами, и возвращаются в болезнь.

— А были и другие нехарактерные черты?

— Были, несколько. Оставляю тебе большинство из них в качестве тренировочного задания. В ближайшие дни, когда будешь вспоминать свой опыт, ты их все обнаружишь. Были еще и противоречия, и нестыковки. Кое-что я тебе о них расскажу, просто чтобы ты получил представление, как на самом деле сложно мое дело. Вот, к примеру, у тебя тут премиленькое местечко.

— Спасибо. Я вложил в него много труда.

— Это действительно очень славное место.

— Нууу, я горжусь им, я…

И тут я наконец-то понял, что он подводит меня к некоей мысли. И у меня разболелась голова. Утром у меня мелькнула мысль… или она тоже была частью воспоминаний, которые, как утверждает ГК, он мне пересадил? Я уже не мог припомнить, посещала меня эта мысль до или после появления ГК — что лишний раз доказывает, как легко ему было сыграть со мной всю эту злую шутку.

Мысль была о смотровой башенке.

Я встал и подошел к лестнице, что вела в нее. Постучал кулаком по перилам. Они были крепкими, как и все остальное кругом. В них было вложено много труда. Было, черт побери, было вложено, я вспомнил, как построил эту башенку! И как долго возился над ней.