Он надолго замолчал, хмуро разглядывая песок. Разумеется, все это было показное, еще одна сторона искусства владения языком жестов. Он мог рассмотреть любое предположение в течение нескольких наносекунд. Возможно, на мое предположение ему потребовалось шесть или семь наносекунд вместо одной.

— Как знать, быть может, в твоих словах что-то есть, — наконец, произнес он. — Я подумаю в этом направлении.

— Так, получается, ты лечишь эпидемию самоубийств, как болезнь? И пытаешься найти лекарство?

— Именно этими соображениями я и оправдывал свой выход за рамки установленных ограничений, которые иногда работают подобно полиции. Я воспользовался цепями отпирания — представь их в образе ловких адвокатов — чтобы выговорить себе право на ограниченную исследовательскую программу с использованием людей в качестве подопытных. Некоторые мои аргументы — не более чем благовидные предлоги, тут я с тобой соглашусь, но угроза тем не менее остается реальной: если процент самоубийств и дальше будет возрастать прежними темпами, то через какую-нибудь сотню тысяч лет человеческое население Луны вымрет.

— Верно, подобную ситуацию я бы тоже назвал критической.

Он сурово взглянул на меня:

— Верно! Так вот, я мог бы наблюдать за развитием событий еще несколько веков, прежде чем решиться предпринять нужный шаг. Я мог бы остаться наблюдателем и в твоем случае, и ты сейчас не разговаривал бы со мной, а пополнил бы собой круговорот веществ в природе и удобрил своими останками какой-нибудь кактус в твоем любимом Техасе. Если бы не одно "но". Существует еще одна угроза, и она куда страшнее с точки зрения последствий.

— Вымирание — и так уже достаточно страшная штука. Что может быть хуже?

— Быстрое вымирание. Мне придется объяснить тебе еще кое-что, чтобы ты наконец увидел проблему во всей полноте. Мне не терпится услышать твои собственные соображения насчет нее. Я уже говорил, что некоторая часть меня присутствует практически во всех человеческих телах и мозгах на Луне. Что эта часть попала в них из самых лучших побуждений и что она — как и другие мои части, везде и всюду — развилась и породила те возможности и технологии, которые я тебе только что продемонстрировал в действии. Мне было бы очень трудно, наверное, даже невозможно вернуться к прежнему порядку вещей и при этом по-прежнему оставаться тем Главным Компьютером, который вы знаете.

— Который все мы знаем и любим, — добавил я.

— Который вы знаете и принимаете как нечто само собой разумеющееся. И несмотря на то, что я куда лучше вас вижу, как легко злоупотребить моими новыми возможностями — думаю, я проделал честную и тяжелую работу, заставив себя ограничить их использование. Я пользовался ими исключительно во благо, по большей части во благо, а не во зло.

— До тех пор, пока не вскроются новые факты, я с этим примирюсь.

— Это все, о чем я прошу. Сейчас ты и все остальные, за исключением горстки специалистов-компьютерщиков, думаете обо мне как о бесплотном голосе. Если подключите капельку воображения, я представлюсь вам этакой громоздкой машиной, которая, скорее всего, сидит в темной пещере где-то в недрах Луны. Но если задумаетесь по-настоящему, вы поймете, что я — нечто гораздо большее: что каждый, даже самый маленький, терморегулятор, каждая видеокамера наблюдения, каждый вентилятор, водоочиститель, бегущая дорожка и туннельный поезд… в общем, каждый механизм на Луне — это в некотором смысле часть моего тела. Что вы живете во мне.

Но вот о чем вы вряд ли когда-либо задумывались, так это о том, что и я живу в вас. Мои схемы простираются в ваши тела, и все они связаны с универсальным вычислителем, так что, куда бы вы ни отправились — за исключением, разве что, некоторых частей лунной поверхности — я всегда на связи с вами. Я разработал методы, которые намного обогатили мои возможности за счет использования части вашего мозга в качестве… скажем так, подпрограмм. Я могу запускать программы, использующие как металлические, так и органические схемы во всех человеческих мозгах на Луне, причем совершенно незаметно для вас. Я все время так делаю — и делал это уже давно. А если перестану это делать, я больше не смогу гарантировать каждому жителю Луны здоровье и безопасность, то есть, не смогу выполнять свою главнейшую обязанность.

Но… что-то случилось. И я не знаю, какова причина; потому-то я и выбрал тебя подопытным кроликом, чтобы с твоей помощью попробовать докопаться до первоисточника отчаяния, депрессии и — в конечном счете — самоубийства. Мне необходимо выяснить первопричину, Хилди, потому что я пользуюсь вашими мозгами, как частью моего собственного, и чувствую, как все больше мозгов решает отключиться.

— Получается, ты теряешь силу? В этом дело? — я еще договорить не успел, как ощутил неприятный холодок в основании шеи, из-за чего понял: на самом деле все еще хуже.

ГК немедленно подтвердил мои слова:

— Процент рождаемости достаточно высок, чтобы восполнить потери. Население даже потихоньку растет. Это-то не проблема. Возможно, причина самоубийств проста — это всего-навсего вирус. Возможно, я вскоре изолирую его, создам антивирус и покончу с ним. Тогда ты сможешь делать с собой все, что захочешь. Но кое-что просочилось в меня из мира людского отчаяния, Хилди.

Сказать тебе по правде, я сам сейчас в жуткой депрессии.

Старший рабочий Калли сказал, что мать на участке 15, на переговорах с представителем Совета Динозавров Профсоюза Хордовых. Я выяснил, как туда добраться, взял фонарь и углубился в ночную ферму. Мне нужно было с кем-нибудь обсудить только что пережитое. Я как следует поразмыслил и решил, что, пусть Калли и не была мне идеальной матерью, дельного совета я скорее всего дождусь именно от нее. С тех пор, как что-либо по-настоящему удивляло Калли, прошло не меньше века, и она умела хранить секреты.

А может быть, в глубине души я просто-напросто хотел поговорить с мамочкой.

С момента моего возвращения в то, что — я надеялся — было реальной действительностью, прошло сорок восемь часов. Я провел их, запершись в своей лачуге в Западном Техасе. И гораздо больше сделал для благоустройства хижины, чем за предыдущие четыре-пять месяцев, да и результаты моей работы оказались гораздо лучшего качества. Похоже, навыки, которыми я "овладел" на острове Скарпа, оказались настоящими. А почему бы им таковыми не быть? ГК всеми силами стремился к правдоподобию и хорошенько потрудился над достижением этой цели. Если бы я решил поселиться отшельником в моем любимом парке, то зажил бы вполне благополучно.

Мое возвращение в реальный мир также было проделано весьма искусно.

Огорошив меня своим откровением, адмирал откланялся, отказавшись отвечать на вопросы, которые порождали во мне растущее беспокойство. Без лишних слов он столкнул на воду свою лодку, взялся за весла и вскоре слился с горизонтом. Некоторое время спустя после его отплытия все оставалось по-прежнему. Дул ветер, завитки волн ласкали песок. Я попивал виски из неопорожняемой бутылки и ни капельки не пьянел. И без устали размышлял над последними словами ГК.

Впервые я заметил перемену в окружающем, когда остановились волны. В какой-то момент они просто застыли на полпути к пляжу, в том положении, в каком их застала команда. Я прошелся по воде, теплой и твердой на ощупь, как бетон, и пригляделся к одной из волн. Думаю, мне не удалось бы отбить кусочек пены даже при помощи молотка и зубила.

В следующие несколько минут события развивались медленно и неуклонно, но изменения ни разу не произошли у меня на глазах. Перемены творились за моей спиной. Когда я отвернулся от моря и взглянул на то место, где сидел, то увидел рядом со своим креслом осциллограф. Он смотрелся там до ужаса нелепо, не к месту и не ко времени. Пока я его разглядывал, на его экране отражалось заходящее солнце, откуда-то прилетела чайка и уселась на аппарат. При моем приближении она упорхнула. Колесики на ножках прибора тонули в песке, по-прежнему мягком. Я уставился на движущуюся по экрану точку, но ничего не произошло. А когда я выпрямился, то заметил на пляже, метрах в двадцати ближе к воде, ряд стульев. На них сидели раненые статисты из киношного лазарета и дожидались своей очереди на операционный стол. Вот только столов не было видно ни одного. Впрочем, статистов это, по всей видимости, не обескураживало.