А историк, не теряя времени, откопал несколько древних заплесневелых томов и извлёк из них диагноз: СВС. Тома относились к эпохе медицинских аббревиатур — времени, когда людям расхотелось называть собственной фамилией новые болезни, которые они открывали, когда старые и вполне ещё пригодные названия были отброшены и заменены безобидными, но труднопроизносимыми сокращениями, а они в свою очередь быстро упрощены до таких, которые хоть как-то можно выговорить. Так поведал мой исследователь. А СВС, похоже, расшифровывается так: Младенец Погиб, а Почему, Неизвестно.

По-видимому, в некоторых случаях дети вдруг перестают дышать. Если рядом никого нет и дыхание не запустить, само оно не возобновится. Это синдром внезапной смерти младенцев. И не говорите мне, что прогресса не существует.

Нед Пеппер, пьяный эскулап из Техаса, был единственным, кто заподозрил неладное. В 1800-х годах в Техасе сельский врач мог при взгляде на новорождённого что-то уловить внутренним чутьём и посоветовать мамочке не спускать с малыша глаз, ибо выглядит он как-то бледненько. В современной медицине осталось чертовски мало интуиции. Но, разумеется, и от дифтерии дети уже не умирают.

Когда Нед обо всём узнал, он был так потрясён, что бросил пить. Начал думать, что сумеет стать настоящим врачом. Последнее, что я слышала о нём, было то, что он поступил в медицинскую школу и учёба прекрасно давалась ему. Молодец, Нед!

Поскольку ГК больше не было и некого было винить, я быстро переключилась на единственного оставшегося вероятного виновника. Вскоре я составила длинный список того, что я сделала бы по-другому, и ещё более длинный — того, что должна была бы сделать. Некоторые пункты в них были совершенно нелогичны, но о какой логике можно говорить, когда ребёнок умер? Большинство из перечисленных решений тогда казались мне хорошими, а по прошествии времени оказались ужасными.

Самый большой вопрос: чем можно оправдать прекращение дородового наблюдения? Допустим, я пообещала хайнлайновцам не раскрывать тайну их нуль-скафандров. И что? Теперь можно сказать, что мой ребёнок погиб из-за того, что я оберегала чужие секреты? Да я бы с радостью предала их всех, целиком и полностью, если бы это могло помочь Марио снова задышать. И всё же…

То было тогда; а теперь? Когда я решила держаться подальше от врачей, мои доводы показались достаточными и не показались угрожающими. Имейте в виду, что, во-первых, я ровным счётом ничего не знала об опасностях деторождения. Я понятия не имела, что столько разных факторов может погубить младенца, и не подозревала о существовании такой напасти, как СВС, который может остаться незамеченным при осмотрах на раннем сроке, при обследованиях во втором триместре и даже ускользнуть от внимания медсестры при родах. Анализ на СВС делается после рождения, и если ребёнок оказывается в группе риска, его лечат тут же на месте, это так же обыденно, как разрезание пуповины.

Так что вы можете возразить, что я не во всём виновата. Даже при лучшем уходе Марио мог бы точно так же умереть, если бы я покинула ферму и обратилась за помощью, или даже у меня на глазах. Так сказал бы ГК. И я постаралась оправдаться сама перед собой, и мне почти удалось — кабы не второе, что я прошу иметь в виду: по-хорошему, я не имела права заводить детей.

Теперь мне, омытой воспоминаниями о нежной любви к сыну, трудно припомнить, что когда-то я так считала, но от вас, мои Верные Читатели, я никогда не пыталась этого скрыть. Я полюбила своё дитя далеко не с первой минуты. Забеременела по неосторожности и сохранила беременность из упрямства, чуть не против собственной воли, без серьёзной на то причины. На всём протяжении срока я ничего не чувствовала к ребёнку и уж точно не испытывала радости от пережитого. Даже двенадцатилетние находят более серьёзные причины родить, чем я. Только потом сын стал для меня целым миром и смыслом моей жизни. Я пришла к убеждению, что если бы с самого начала, с момента зачатия любила его, он теперь был бы по-прежнему со мной, и библейская тяжесть моей кары — именно то, что я заслужила.

Когда я погрязла в этих мыслях и припомнила уроки своего прошлого, мне показалось, что долго я не протяну. Я забилась в свою хижину в Техасе и принялась ждать, какие формы примет моё саморазрушение.

Но прежде чем оказаться лицом к лицу со своей виной, мне пришлось разобраться ещё с одним источником бед: Элизабет Сакс-Кобург-Готой.

После того, как восстановился всеобщий порядок, она много раз пыталась со мной связаться. Посылала цветы, конфеты и всевозможные мелкие подарки. Писала мне письма, которые я тогда не в силах была прочесть. Не то чтобы я так уж злилась — я просто не хотела и слышать о ней.

Последним подарком был щенок бульдога, девочка. Из записки, прикрепленной к её ошейнику, я узнала, что передо мной прямой потомок благородной династии покойного сэра Уинстона Дизраэли Плантагенета. Собачка была так уродлива, что, пулей вылетев за пределы шкалы страховидности, тут же подскочила до высшего балла очарования. Но её навязчивое дружелюбие и слюнявые щенячьи поцелуи грозили утешить меня и тем помешать скорбеть, так что я отправила её в собачью криокамеру и добавила пункт о ней в своё завещание — больше ни на что полезное, кроме его составления, я в то время не годилась. Я завещала разморозить щенка, если выживу.

Я выжила, мисс Мэгги разморозили, с тех пор она служит мне большим утешением.

Что же до Лиз, она отреклась от трона и легла в клинику для алкашей, выписалась, снова сорвалась, присоединилась к Анонимным Алкоголикам и обрела трезвость. Мне сообщили, что она не пьёт уже полгода и попала в высшую лигу зануд, всем подряд рассказывая об этом.

Спору нет, она вела себя подло, и хоть я и понимаю, что всё зло от алкоголя, но не сам же он льётся пьянице в глотку, так что все грехи я ей отпустить не могу… и всё же я её простила. К смерти Марио она не причастна, хотя к некоторым другим смертям руку приложила. Спасибо за шавку, Лиз. Когда увидимся снова, угощу тебя выпивкой.

Я выжила и некоторое время не могла взять в толк, как же это у меня получилось. Казалось, ГК действительно сказал правду. Моё стремление к самоуничтожению исчезло вместе с ним.

Я бы простила вам, если бы вы приняли это на веру. Я и сама в это верила, по крайней мере достаточно долго, чтобы справиться с худшими приступами скорби и угрызений совести. Возможно, именно на это и рассчитывал ГК, солгав на смертном одре. Как я догадалась, что это ложь? На самом деле не догадалась, но пришла к выводу, что это неправда. Или лишь малая толика правды. Возможно, ГК заронил в мою душу некое семя. Но я прожила чёрные дни горя и помню всё пережитое — и неприятная правда в том, что я желала смерти. Хотела бы я, чтобы был быстрый и лёгкий способ объяснить, почему. Чёрт, да если бы был долгий и трудный способ, я прибегла бы и к нему; я не побоюсь ни мучительных раздумий, ни самокопания. Но я правда не знаю. Кажется такой глупостью пройти через всё это и не вынести ни прозрения, ни откровения — но лучшее, что я могу сказать, это что одно время мне хотелось покончить с собой, а теперь больше не хочется.

Вот почему я считаю непреложным фактом, что ГК солгал мне. А хоть бы и не солгал — всё равно я сама в ответе за свои поступки. Не могу поверить, что самоубийственный порыв был мне навязан. Если он и был заразным, зараза эта попала на благодатную почву.

Но по большому счёту это забавно, вы не находите? Мои первые попытки свести счёты с жизнью были вызваны ничем иным, как непомерно раздутой хандрой. Затем я обрела смысл жизни, потом лишилась его — и теперь чувствую себя живее всех живых.

Поначалу я была настроена вовсе не так философски. Когда мне стало очевидно, что я выживу, когда я оставила попытки засыпать себя обвинениями (окончательно от этого я так и не избавилась, но теперь умею сдерживаться), когда узнала, как умер Марио, я зациклилась на "почему". Снова начала ходить в церковь. Обычно делала это, пропустив пару кружек хмельного. Иногда вскакивала посреди службы и разражалась злобной молитвой в духе "зачем Ты так сделал, сопливый слизняк, Сын Большого Взрыва?!" Я вспрыгивала на сиденье и орала в потолок. Обычно меня быстро выпроваживали. А однажды арестовали за то, что швырнула стул в витражное окно. Вне всякого сомнения, я тогда была немного не в себе.