Да, много чего случилось, пока я пряталась в глуши, но почему я должна рассказывать об этом здесь? Так или иначе были затронуты все, и последствия до сих пор ощущаются… но самое важное происходило уровнем выше, намного выше тех беспорядков, о которых я рассказала, и тех, в которые, возможно, были втянуты вы. Об этом тоже не обмолвилась ни одна из газет. Компьютерная наука, как и экономика, не поддаётся объяснению в рамках шестидесятисекундных аудиоклипов, излюбленного формата новостного бизнеса. Газеты могут сообщить, что показания перспективных экономических индикаторов возросли или снизились, и из такого сообщения вы узнаете о них примерно столько же, что и раньше: ровным счётом ничего. Вам могут сказать, что причиной Великого Сбоя стал катастрофический программный конфликт в нескольких масштабных системах искусственного интеллекта, и вы понимающе покиваете и сможете вообразить, будто уяснили ситуацию. Или вы осознаете, что вам уж очень много говорят двусмысленностей, и попытаетесь глубже вникнуть в эту ситуацию, почитать научные журналы (если квалификации хватит) или послушать мнения экспертов. В случае Великого Сбоя у меня есть основания полагать, что после этого вы не узнаете больше правды, чем если бы удовлетворились аудиоклипами. Эксперты скажут вам, что определили проблему, отключили неисправные системы и перестроили ГК таким образом, что теперь всё снова в порядке.

Но не верьте им… Впрочем, я опять забегаю вперёд.

На той неделе, что я провела в пещере, я не слишком много думала о происходящем снаружи. Так о чём или о ком я думала?

О Марио. А я не сказала, что назвала сына Марио-младший? Я перепробовала на вкус, должно быть, сотню имён, прежде чем остановилась на Марио — так звали меня саму после первой смены пола. Думаю, я надеялась, что на этот раз Марио получится правильный.

Я определённо проделала великолепную работу в области расщепления генов. Кому какое дело до того, что этот процесс вероятностный? Каждый раз, когда я разглядывала сына, мне хотелось погладить себя по головке за то, как умело я вылепила своё дитятко. У Котёнка Паркера, некогда послужившего папашей — который, к слову сказать, ни за что бы не увидел Марио, — взяла для него всё самое лучшее: губы и… на самом деле только губы. Хотя, возможно, намёк на вьющиеся каштановые волосы тоже от него; не припомню такого на своих детских фотографиях. А в остальном малыш был чистый Хилди, что означает: едва ли не безупречный. Извините, но именно так я тогда воспринимала себя.

Возможно, покажется забавным, что я провела целую неделю в мыслях только о сыне и больше ни о ком. А мне было бы трудно поверить, что можно неделю не думать о нём. Как я прожила сто лет без Марио, кто наполнял смыслом мой мир? До него мне нечем было заполнить свою жизнь, кроме секса, работы, друзей, еды, изредка — наркотиков и мимолётных удовольствий, связанных с ними. Другими словами, совершенно нечем. Мой мир был больше, чем сама Луна. Иначе говоря, далеко не так велик, как крохотная пещерка, где хватало места лишь для нас с Марио.

Я могла провести целый час, нежно накручивая на палец мягкие детские локоны. Затем — не потому, что мне надоедали волосы, а просто для разнообразия — следующий час могла играть с пальчиками на ногах или дудеть, уткнувшись губами в животик Марио. Он улыбался и размахивал ручонками, когда я так делала.

Он почти не плакал. Возможно, так было потому, что я почти не давала ему поводов поплакать, буквально не выпускала его из рук. Я сожалела о каждой секунде, проведённой вдали от него. Припомнила детей техасских индейцев в заплечных сумках и соорудила нечто вроде слинг-шарфа, чтобы не оставлять сына одного, пока ищу нам пропитание. За исключением этих прогулок и купания в реке, мы всё время оставались в пещере, сидели у входа и смотрели на лес. Я не впала в полное забытьё; кое-кто, я знала, должен был прийти в ближайшие дни, и это мог оказаться не тот, кого мне хотелось бы видеть.

Была ли обратная сторона у этого буколического блаженства, некая опрелость под пелёнками жизни? Могу припомнить кое-что, что мне не понравилось бы несколько недель назад. Дети выделяют поразительно много жидкостей. С одного конца тела у них медленно течёт или быстро брызжет, а с другого они срыгивают, причём в таких количествах, что, по-моему, наружу выходит больше, чем попадает внутрь. Ещё одна физическая головоломка, которую наша воображаемая женщина-математик могла бы обратить в открытие, достойное Нобелевской премии если не по физике, то по алхимии, если бы мы только знали, если б знали… Но тогда я была такой чокнутой, что подтирала, подмывала и чистила с радостью, разглядывая цвет, консистенцию и количество с таким тревожным вниманием, какое ведомо только молодым матерям да сумасшедшим учёным. Да, да, Игорь, эти жёлтые бугорки означают, что тварь здорова! Я создала жизнь!

До сих пор теряюсь в догадках и не могу дать полноценного объяснения внезапной смене своей досады и безразличия на всепоглощающее сюсюканье над ребёнком. Возможно, так гормоны повлияли. А может, это как-то связано с тем, как у нас устроены мозги. Если бы в любой из дней моей прежней жизни мне попал в руки орущий свёрток, я скоренько отправила бы его по почте своему злейшему врагу. Думаю, так поступили бы многие женщины, которые никогда не щекотали младенцев под подбородком и не закатывали глаза в мечтах о материнстве. Но за долгие часы мучений во мне что-то переменилось. Некая крепко спавшая земная мать пробудилась в моём мозгу и завыла на весь организм, перенастроив все контакт-переключатели и перенаправив все вызовы в моём внутреннем распределительном щите так, что я принялась целыми днями ворковать "агу-агу" и "уси-пуси", пуская слюней едва ли не больше, чем сам младенец. Или, может, виноваты феромоны. Быть может, вырвавшись из наших тел, мелкие поганцы специально начинают пахнуть так сладко. Я знаю, что такого аромата, как у Марио, не было больше ни у одного ребёнка.

Что бы это ни было, полагаю, я получила этого вдвое больше нормы, поскольку сделала то, на что редкая женщина решается в наши дни. Я родила естественным путём, справилась сама от начала до конца, так же как когда-то Калли родила меня. Я родила в муках — библейских муках. Родила в опасное время, на краю пропасти, в дикой природе. И потом никто и ничто не мешало мне сблизиться с ребёнком, что бы под этим ни понималось. Марио стал моим миром, и я без всяких вопросов и без тени сомнения пожертвовала бы ради него жизнью. Отдала бы её без сожалений.

Но коли за мной не пришёл Уолтер, я знала, кто должен был прийти. И он пришёл наутро восьмого дня — высокий худой старик в адмиральской форме и шляпе-двууголке. Он появился у реки и стал подниматься по невысокому холму к моей пещере.

Первым выстрелом я сбила с него шляпу. Она слетела наземь и покатилась. ГК остановился и озадаченно провёл рукой по своей редкой седой шевелюре. Потом повернулся, подобрал шляпу, отряхнул и снова надел. Не попытался защититься и снова стал подниматься на холм.

— Хороший выстрел! — крикнул он. — Предупредительный, надо полагать?

В задницу такое предупреждение. Я целилась хренососу прямо в голову.

В мешке с полезными вещами Уолтера оказались мелкокалиберный пистолет и коробка с тысячей патронов. Позднее я узнала, что это целевой револьвер, намного более точный, чем обычно бывает подобное оружие. Но что я знала точно, так это что в то время, потренировавшись на пятидесяти подходах, я могла попасть по цели примерно в половине случаев.

— Ближе не подходи, — предупредила я. ГК стоял совсем недалеко, кричать было не обязательно.

— Мне нужно поговорить с тобой, Хилди, — сказал он и продолжил подъём. Я прицелилась ему в лоб и напрягла палец на спусковом крючке, но вдруг подумала: он может сказать нечто, что мне нужно знать. И выстрелила ему в колено.

Я сбежала с холма, ища, не привёл ли ГК кого-нибудь с собой. Мне показалось, что если он желал мне зла, то прихватил бы нескольких своих солдат, но я никого не увидела, да и прятаться там было особо негде. С этими мыслями я несколько раз обежала кругом холма. Когда я наконец остановилась рядом с крупным валуном, метрах в десяти от ГК, кто-нибудь вооружённый мощной винтовкой или лазером с оптическим прицелом мог бы подстрелить меня, но то же могла сделать и я с любым, кроме кого-нибудь в самой глубине пещеры. Никому не удалось бы наброситься на меня незаметно, я увидела бы малейшее движение. Я немного успокоилась и обратила внимание на адмирала. Он оторвал полосу ткани от своего кителя и накладывал жгут на бедро. Нога искривилась в сторону, в какую обычно не гнутся колени. Было много крови, но она уже не хлестала, а еле текла. Адмирал поднял на меня недовольные глаза и спросил: