— Ты знаешь, кто, — ответила Бренда. — "Они". Твой первоисточник новостей.

— Ах, "они"…

— А хотя, если серьёзно, я слышала это от многих из тех, кто посещал старину "Хайнлайна". Они говорят, что видели привидения.

— Это Уолтер тебя надоумил, не так ли?

— Я говорила с ним об этом. Он считает, здесь есть о чём написать.

— Конечно, есть, но для этого вовсе не обязательно тащиться сюда и брать интервью у призрака. Подобные истории просто пишутся от себя. Уолтер наверняка так тебе и сказал.

— Да, сказал. Но эта история не из тех, что ты обычно пишешь, лишь бы страницу заполнить, Хилди. Я знаю, о чём говорю. Некоторые из тех, с кем я беседовала, были напуганы.

— Ой, да ладно!

— Я даже приходила сюда с хорошей камерой. Думала, вдруг удастся что-то заснять.

— Брось! Думаешь, фотоотдел в "Вымени" даром свой хлеб ест? Они там как раз для того, чтобы фабриковать такие снимки.

Бренда сразу не нашлась, что ответить, и какое-то время мы молча смотрели на очередные призрачные флаги в небе. Я поймала себя на том, что пялюсь на "Хайнлайн". Нет-нет, я не суеверна, просто до омерзения любопытна.

— Так ты поэтому часто ночуешь на поверхности? — спросила я. — Статья того не стоит.

— Я ночую… о, нет! — возразила Бренда и рассмеялась. — Я просто всю жизнь по поверхности брожу. Мне здесь так… спокойно.

И снова повисло долгое молчание, нарушали его лишь ядерные взрывы снаружи да бормотание приёмника на минимальной громкости. Наконец Бренда встала и подошла вплотную к невидимой стенке палатки. Прислонилась к ней лбом. И, озарённая красным отсветом ракет, она поведала мне нечто, чего я была бы счастлива никогда не слышать.

— С самого первого дня, как мы познакомились, — начала она, — я думала, что смогу рассказать тебе кое-что, о чём никому больше не говорила. Ни одной живой душе. — Она обернулась ко мне. — Если не хочешь выслушивать, пожалуйста, скажи об этом сейчас, ведь я как начну, когда начну, то уже не смогу остановиться.

Если вы способны приказать ей заткнуться, я знать вас не желаю. Мне не нужны были её откровения, я этого не хотела, но когда друг просит вас о чём-то подобном, вы должны согласиться слушать, и никак иначе.

— Давай, поехали! — откликнулась я и взглянула на часы. — Не хочу пропустить государственный гимн Лаоса.

Бренда улыбнулась и снова отвернулась к лунным просторам.

— Когда ты впервые меня встретила… нет, позже, когда я первый раз пришла за тобой в Техас, ты, наверное, заметила у меня кое-что необычное.

— Вероятно, ты имеешь в виду отсутствие гениталий. Да, в этом плане я наблюдательна.

— Так вот. Ты когда-нибудь задумывалась, почему?

Задумывалась ли я? На самом деле не особо.

— А… ну, я решила, что это могло быть по каким-то религиозным или культурным соображениям, как-то связано с убеждениями твоих родителей. Помню, как отметила, что не слишком хорошо так поступать с ребёнком, но решила, что это не моё дело.

— Да. Не слишком-то хорошо. И это вправду связано с моими родителями. С отцом.

— В отцах я не очень разбираюсь, — произнесла я, всё ещё надеясь, что Бренда передумает. — Я — как многие другие; мама никогда не говорила мне, кто мой отец.

— А я своего отца знала. Он жил и с мамой, и со мной. Начал насиловать меня, когда мне было лет шесть. У меня никогда не хватало духу спросить у матери, знает ли она об этом, я даже не подозревала, что это неправильно, думала, так и должно быть.

Она стояла прямо, смотрела на лунную поверхность и изливала душу — но спокойно, совершенно спокойно, без тени слёз.

— Не знаю, как я узнала, что у моих друзей дома так не принято, наверное, начала рассказывать им и что-то заметила: как изменилось их отношение, как они начали ужасаться, — что-то, что заставило меня заткнуться и молчать по сей день. Но то, что творилось, продолжалось год за годом, и я хотела было выдать его полиции, знаю, ты удивляешься, почему я этого так и не сделала, но он был моим отцом и любил меня, и я думала, что люблю его. Но мне было стыдно за нас, и когда мне исполнилось двенадцать, я пошла и… удалила свою… избавилась от неё и зашилась наглухо, чтобы он больше не лез в меня, и я знаю, что уполномоченная по правам несовершеннолетних, которая разрешила мне сделать это, несмотря на папины возражения, догадывалась, в чём дело, потому что она всё время говорила, что я должна выдвинуть обвинения, но всё, чего я хотела, это чтобы он остановился. И он отвалил, с того дня больше ни разу меня не касался, даже разговаривать почти перестал, раз уж на то пошло. Так что я не знаю, почему некоторые женщины предпочитают общество других женщин, но я — поэтому, потому что не могла выносить самцов, и только когда встретила тебя, ну, совсем скоро после того, как встретила, я очень сильно, безумно в тебя влюбилась. Но ты была парнем, и это сводило меня с ума. Пожалуйста, не переживай из-за этого, Хилди, я справилась, я знаю, что есть вещи, которых просто никогда не может быть, и одна из них — чтобы мы были вместе. Я слышала, как ты говоришь о Крикете, и мне следовало бы ревновать, потому что мы с ней занимались любовью — но это было просто так, не всерьёз, к тому же Крикет теперь тоже парень, и я от души желаю вам счастья. Вот моя тайна и раскрылась, и вот ещё одна: я специально подстроила так, чтобы мы немного побыли наедине здесь, в месте, куда я всегда прихожу и всегда приходила раньше, чтобы сбежать от него. Это безнравственно, и я это знаю, но я долго думала об этом и могу с этим жить. Я не буду плакать, не стану умолять, но мне бы хотелось хоть раз с тобой переспать. Я знаю, ты гетеросексуальна, и все, с кем я говорила, знают это о тебе, но я всё же надеюсь, что это не убеждение, а просто предпочтение, ты же меняла пол, ты раньше занималась любовью с женщинами. Но если вдруг это нечто неприемлемое для тебя, когда ты сама женщина, или если, может быть, ты не хочешь или считаешь мою мысль неудачной, ничего страшного, я обойдусь. Мне просто надо было спросить, вот и всё. Я знаю, что говорю как эмоционально зависимая, но на самом деле это не так, я не такая; я переживу всё, что бы ни случилось, и, надеюсь, мы в любом случае останемся друзьями. Вот. Не знала, хватит ли мне духу высказать это всё, но я решилась, и мне уже лучше.

У меня есть небольшой список того, чего я никогда не делаю, и во первых его строках стоит "поддаваться эмоциональному шантажу". Если и есть где-либо худший вид секса, чем трах из жалости, то я о нём не слышала. И слова Бренды можно было принять за самый душераздирающий визг побитого щенка — и, чёрт побери, хоть у неё и есть право вести себя как побитый щенок, я таких щенков ненавижу, мне хочется пнуть их за то, что позволили себя бить… но ни одно подобное слово не сорвалось с моих губ. Молчала и прямая как жердь каланча с сухими глазами, тёмный силуэт на фоне полыхающего неба. Она повзрослела с тех пор, как мы познакомились, и мне подумалось, что это часть её взросления. Почему она выбрала меня, чтобы облегчить душу, понятия не имею, но то, как она это сделала, скорее польстило мне, чем обязало.

Так что я отказала ей. Или отказала бы в совершенном мире, где я действительно не делаю ничего из своего запретного списка. Вместо этого я встала, обняла Бренду и сказала:

— Ты хорошо держалась. Если бы заплакала, я выгнала бы тебя отсюда пинком и пинала бы под зад до самого Кинг-сити.

— Нет, я не заплачу. Хватит уже из-за этого плакать. Тем более что всё уже закончилось.

И она сдержала слово.

Бренда подстроила для нас минутку уединения, не сказав мне о том, что Крикету поручили вести репортаж с празднества в Парке Армстронга. После нашей небольшой романтической интерлюдии — довольно приятной, спасибо, что спросили, — она призналась в своей уловке и в том, что он намеревался улизнуть из парка, едва пройдут первые несколько часов, и мог появиться здесь с минуты на минуту, "так что давай одеваться, ладно?"