— А где бургомистр вас собирает? — спросил Волков.

— Так все собирались у Глевенских ворот. Там у купца Гойзенблиха большое торговое подворье, вот там все и собираются; туда и припасы свезены, и сам бургомистр там сидит.

— Он там сидит ночью? — сразу заинтересовался генерал. Даже и слабость, кажется, отступила. — И сейчас?

— Про ночь не знаю — может, там, а может, и спать к себе ушёл, — пожимал плечами пленный. — А днём так неотлучно там, на подворье Гойзенблиха, и сидит.

— Гойзенблих, Гойзенблих, — повторил генерал; конечно, он помнил это имя. И теперь вспомнил, где его видел. А было оно в списке Топперта. — Так этот Гойзенблих, кажется, безбожник?

— Лютеранин, лютеранин, — кивал пленный.

— И богат?

— Очень, очень богат, — подтвердил ополченец.

— А что с вашим капитаном?

— Говорили, что ранили его в ляжку, сильно ранили, сам идти не мог, на коне сидеть не мог, кровью исходил, — сообщил пленный.

Больше вопросов к пленному у генерала не было; он немного подумал, а потом и говорит:

— Майор, а где ваша карта?

Дорфус тут же достал из-под кирасы карту.

— Вот она, госпошлин генерал.

Фон Флюген поднёс фонарь, и Волков, Брюнхвальд и Дорфус стали рассматривать её.

— Глевенские ворота, — Волков указал пальцем. — Вот они. Отсюда недолго идти.

— Думаете идти? — удивился Дорфус.

Волков ничего ему не ответил, и тогда Брюнхвальд предложил:

— Думаю, нужно вернуться в казармы, оставить там раненых, взять ещё сил. И тогда пойти к этим самым воротам.

— Да, с ранеными нам будет неловко, — согласился с ним Дорфус.

— А это что? Монастырь? — почти не слушая их, спросил Волков, снова пальцем указывая на карту.

— Да, кажется, — майор тоже глядел в карту.

— Он близко к Глевенским воротам.

— Да, близко, — согласился Дорфус.

— Карл, а где тот сержант, что вёл вас к монастырю? — спросил генерал.

Не очень-то рады были местные монахи пришедшим из ночи добрым людям. Никто не любит ночных непрошеных гостей. Отец Альфред, аббат этого монастыря, приветствовал генерала весьма сухо. Конечно же, он не спал. В округе, разбуженной боем, мало кто спал. Окна горели, а из-за дверей, по ходу колонны, высовывались головы: «Это что тут вы все делаете? Куда это вы?». И монахи исключением не были.

— Чем же мне помочь вам? — с кислой миной спрашивал у генерала ещё не старый настоятель, глядя, как во двор его монастыря с топотом и гремя оружием вливается река солдат. К тому же занося раненых и даже убитых.

— Мёртвым надобно отпевание и могилы, а раненым моим нужны присмотр и доктора, — холодно отвечал ему барон. — А всем прочим отдых. До утра.

Волков нехорошо себя чувствовал, он хотел хоть на некоторое время снять шлем и прилечь, полежать и немного подремать, — он думал, что это вернёт ему сил, хотя бы самую малость, — и посему был не расположен рассыпаться в любезностях перед негостеприимным монахом.

— Отпевание…, — на это аббат ещё был согласен. Кажется, и с могилами бы всё устроил. — Но вот… , — аббат морщился — замечая генералу: — Доктора нынче стоят недёшево.

Злость! Вот что придавало ему сил больше, чем самое крепкое вино, и она-то как раз и взыграла в нём. Барон чуть склонился с лошади и прямо своей латной перчаткой схватил монаха за шею и зашептал сквозь зубы:

— Болван, ты даже не ведаешь, что творят еретики с аббатами вроде тебя, когда настаёт их власть. Так что разыщи денег на врачей для раненых людей, что оберегают тебя от гнева сатанинского.

Сильно он схватил монаха, больно было тому так, что он скривился и, когда Волков выпустил его шею, тут же исчез в темноте, ушёл в помещения, не сказав ни слова.

«Видно, будет писать жалобу, — Волков даже усмехнулся. — Только вот кому? Епископу Фёренбурга жаловаться станет или самому архиепископу Ланна?».

Хенрик нашёл ему место для отдыха, оруженосцы помогли снять самые неудобные доспехи, и он прилёг, оставив все дела на Брюнхвальда и Дорфуса.

Из неприятного небытия его вернул всё тот же надоедливый Хенрик.

— Господин генерал, колокола.

— Что случилось? — Волков с трудом открыл глаза.

— Колокола звонят к утренней молитве, до рассвета два часа осталось. Пора собираться.

Выпитое вино, усталость, жар, рана ноет… Всё это делало его пробуждение и подъём очень тяжкими, очень… Но было кое-что, что придавало ему сил, заставляло преодолевать себя. Он понимал, что нужно закончить дело с этим проклятым городом. Закончить вопреки всем своим немощам, потому что помимо него никто этого сделать не сможет. И уже через месяц, а может, и через пару недель Фёренбург отворит ворота проклятому еретику, и герцог навсегда утратит этот город, а он, барон Рабенбург, возможно, потеряет всё, чего добился за последние годы.

— Пиво вчерашнее, — сказал фон Готт, ставя перед ним большую кружку. — А еда у них одна постная.

И помыться ему не пришлось, и одежда была вчерашняя, но всё это не играло никакой роли. Он готов был терпеть, лишь бы сегодня закончить начатое. И раздавить последний гнойник города.

— Седлайте коней, — хрипло произнёс он, беря кружку с пивом. — И доспех несите.

Через час они, рассмотрев на карете и утвердив дорогу, выслали вперёд ротмистра Кольбитца: раз уж он всю ночь был в передовом дозоре, так пусть и утром постарается. И пока Брюнхвальд и Лаубе выводили людей на улицу и строили их в колонну, ротмистр вернулся и доложил:

— Горожан нигде нет. Я дошёл до перекрёстка. Никого не видал.

— И на крышах нет арбалетчиков? — уточнил Дорфус.

— Ни одного болта в нас не прилетело, — отвечал офицер дозора.

— Всё-таки любят бюргеры свои перины, — негромко произнёс генерал. Он сам, будь он главным у горожан, не спал бы и своим подчинённым не дал бы поспать, но и враг не сомкнул бы глаз за всю ночь, и сейчас, на выходе из-за стен монастыря, с каждой крыши в строившихся солдат летели бы болты.

В общем, с молитвой и верой отряд двинулся вперед. Город уже наполнялся людьми, а ещё Дорфус по незнанию выбрал для движения к восточным воротам широкую улицу, что называлась Графской, а она — из-за того, что ворота уже, видно, были открыты, — вмиг заполнилась телегами, что шли навстречу колонне. В общем, движение его отряда было затруднено и понемногу замедлилось. Но всё равно он неуклонно вёл своих людей вперёд, надеясь, что там, у Глевенских восточных ворот, на торговом подворье богатого еретика Гойзенблиха, он найдёт бургомистра и разгромит последний оплот сопротивления в городе.

«Ну не бесконечны же у них офицеры! Большая часть сидит в цитадели под замком, ещё один, быть может, самый рьяный, ночью был ранен. Если есть у них ещё достойные, так должны быть в это время при последних их силах. А уж городское мужичьё без опытных командиров для нас опасности не составит, а может быть, даже и поможет».

И вскоре, когда небо в восточной стороне стало сереть, они вышли на улицу, что вела к небольшой площади, на которой и находилось торговое подворье купца Гойзенблиха.

А перед площадью вся улица сплошь забита гружёными подводами, и чтобы пройти по ней,колонну пришлось распускать в рассыпной строй. Брюнхвальд сразу сказал:

— Сие неспроста. То намерено так телег нагромоздили.

Волков с ним был полностью согласен. Но ему даже не пришлось отдавать приказа, подъехавший Лаубе сам предложил:

— Я возьму пять десятков людей из арьергарда, а колонну поставлю поближе к домам, разберу этот затор, пропущу телеги вперёд, пусть уезжают.

— Так и поступайте, — ответил ему генерал.

И тут же к нему подбежал один солдат и доложил:

— Ротмистр Кольбитц меня прислал сказать, что на площади строятся. Горожане!

— Много их? — первое, что спросил генерал.

— Много, — отвечал вестовой, — но сколько — ротмистр ещё не знает, не посчитал ещё. Темно.