— А как же мне то выведать?

— А ты подумай, — говорит генерал. — Походи вокруг, может, что увидишь.

И тут, словно из забытья, возвращается Сыч:

— В каждом большом трактире есть мальцы всякие вроде тебя: поварята, разносчики, истопники; найди такого да дай пару пфеннигов, они тебе за пару медях всё, что знают, расскажут. А ещё за пару и проведут куда следует, и покажут что надобно.

— А-а…, — понял мальчишка, — а вы дадите мне несколько пфеннигов?

— Перебьёшься, — почти зло отвечает ему Фриц Ламме. — тебе задание дано, награда обещана, а уж как ты с своим делом справишься, так то твоя забота.

И генерал тут был согласен со своим помощником, и произнёс:

— Ступай; как всё выяснишь, так приходи ко мне, я буду при своих солдатах.

Мальчик вздохнул озадаченно и ушёл, хмурясь и глядя перед собой, как будто что-то пытался запомнить или придумать, а барон принялся накладывать сливки в чашку с кофе и поглядывать на своего давнего спутника, которому было, судя по его тяжким вздохам, не очень-то хорошо.

— Может, тебе кофе налить? — наконец спрашивает генерал, сделав пару глотков из своей чашки.

Сыч морщится, словно ему предложили какой-то страшной кислятины; он опять вздыхает и отвечает:

— Мне похлёбки куриной какой поесть малость… С потрохами… С пивом. Или ещё чего-нибудь такого.

— Томас, — говорит генерал, — пиво у нас есть?

— Только вчерашнее, господин, — сразу вспомнил слуга. — А супов мы не держим, вы же их не едите.

— Ну, принеси господину купцу пива, — распорядился барон.

— А может, горячего вина? — на всякий случай предложил слуга.

— О, — оживился Ламме и повернулся к Томасу — а ну-ка, парень, принеси мне винца горячего, а пока греешь, дай кружечку пивка, и пусть оно будет выдохшееся, всё равно неси.

Генералу пришлось подождать, пока Сычу принесут пива, пока тот, морщась, медленно, но не останавливаясь, выпил всю кружку, пока приходил в себя после этого. Волков молча попивал свой прекрасный и сладкий кофе со сливками, ожидая, когда же его помощник придёт в себя и сможет уже воспринимать его слова.

Этого пришлось ждать не так долго, уже после пива Сыч немного ожил и спросил в своей обычной чуть фамильярной манере:

— Так чего вы меня сюда притащили, экселенц?

— Судья Мориц Вулле.

— Кто это? — Фриц Ламме не сразу вспомнил, о ком идет речь. — А, судья с турнира?

— Болван, ты же должен его знать, ты же давал ему дублон, — напомнил барон. И тут же нахмурился. — Или, может быть, не давал ему золота?

— Давал, экселенц, — Сыч начинал приходить в себя, и теперь, когда Гюнтер поставил перед ним на стол стакан с вином, он всё быстрее возвращался в своё нормальное состояние. -Как же, как же… Вспомнил я его.

— Кажется, он занемог, — продолжил барон. — И на турнир не явится.

— А что с ним? — удивился помощник. — Какая с ним хворь приключилась?

— Рёбра и кости поломаны, — ответил генерал, — ну, если меня не обманули. Но сейчас не об этом разговор. Поедешь на турнир, а как начнутся поединки, приглядись: все ли судьи. И если хоть одного не будет, спроси у распорядителя, где он. Потом требуй, чтобы к нему отправили человека справиться, что с ним, отчего его нет на турнире. Понял?

— Так чего же непонятного: посмотреть, будет ли на турнире этот Мориц Вулле, если нет — так поднимать бучу.

Всё-таки Сыч был удивительный человек, он мог быть и ленивым, и деятельным, и туповатым, и на редкость сообразительным. В общем, умел быть разным, и теперь перед генералом сидел хоть и чуть хмельной уже до рассвета, но сообразительный Фриц Ламме по прозвищу Сыч.

— Поднять бучу, — повторил Волков. — Но только после того, как явится посыльный и расскажет тебе про то, что ночью неизвестные судье переломали кости.

— Значит, переломали?! — Фриц всё понял. Теперь он ухмылялся, видно было, что утренняя болезнь отпустила его. — А что же потом мне делать?

— Тогда ты попросишь распорядителя остановить поединки, — после короткого размышления начал генерал.

— Остановить? — удивился помощник.

— Да, остановишь и выступишь с речью.

— Я? С речью? — ещё больше удивился Фриц Ламме.

«А это хорошо, что он уже под хмелем, — думал барон, глядя на своего помощника. — так будет даже естественнее. Ещё запрещу ему пить, так он обязательно после этого добавит. И пусть. Пусть пьяный что-нибудь скажет про несчастного судью».

— Скажешь, что избивать судей — последнее дело, дескать, судьи — они от Бога. И что так никаких судей будет не найти, если каждый недовольный судейством будет охаживать их палками. Понял?

— А точно его избили? — Сыч всё ещё сомневался.

— Придёшь на турнир — поглядишь, все ли судьи на месте. Увидишь, что нет одного — так скажешь распорядителю, чтобы отправил к нему человека. Человек вернётся, ты его расспросишь. И если скажет, что судья лежит битый, так встанешь и выступишь перед всеми, — ещё раз и медленно, чтобы Сыч запомнил, проговорил все действия барон.

— Ну, теперь всё ясно, — Сыч допил вино, поставил стакан на стол, взял берет и встал. — Теперь мне нужно сделать так, чтобы все, кто будет на турнире, узнали про этот случай с судьёй.

Всё было верно, и барону добавить было нечего. Но он не отпустил своего помощника.

— Сядь-ка. Гюнтер, Томас, положите-ка еды господину богатому купцу, и пожирнее, а то его развезёт так, что он и вспомнить ничего не сможет, не то что сказать. А ты, Фриц, до окончания турнира больше не пей.

— Хорошо, не буду, — пообещал Сыч. Но уж как-то слишком легко он это сделал.

Теперь всё дело было за Вигом Черепахой и его людьми. Генерал чувствовал, как его затея набирает обороты и каждый следующий шаг будет важнее и опаснее предыдущего; это напоминало ему переход реки по льду, который он осуществил недавно. Те же ощущения. Уже встал, уже идёшь, уже видишь, как течёт вода под твоими ногами, но лёд ещё держит, а что будет впереди — непонятно. И назад повернуть, усесться на бережке и ждать чего-то — нельзя. Надо идти дальше. Он и пошёл, вернее, поехал, и приехал в расположение, а там почти никого из солдат— кроме кашеваров да кавалеристов, что вывели поить лошадей — во дворе и нет.

— Вилли, — окликнул генерал дежурного офицера.

— Да, генерал, — капитан подбежал к нему и помог слезть с коня вместо замешкавшегося фон Флюгена.

— А где все люди?

— Воскресенье же, — напомнил генералу мушкетёр. — Пришёл поп, все пошли его слушать.

Он уже и забыл про это, но дело было и доброе, и своевременное.

А главное, очень хорошо укладывающееся в его план. И генерал поспешил послушать воскресную мессу, что читал прямо в казармах отец Доменик. Попу сдвинули лавки, и он оттуда рассказывал притчу про пять дев разумных и пять дев неразумных.

И что удивило Волкова, так это то, что в речи монаха не было поучительного пафоса, а наоборот, причту про этих дев он окрашивал остроумными замечаниями, над которыми его облепившие лавки солдаты смеялись от души; толпа солдат была так плотна, что генерал и не пытался протиснуться поближе, хотя не все слова священника мог разобрать, а шутки святого отца доходили до него уже в пересказе других солдат, тех, что стояли ближе. Тем не менее и он, и Хенрик, и прибывшие с ним сержанты достояли и дослушали проповедь до конца. А потом он, показательно, встал в очередь на причастие почти последним, так как на пути к Господу не бывает первенцев. Барон смиренно выстоял всю очередь и, как положено, принял от отца Доменика кровь и плоть Христову, после перекрестился и спросил:

— Святой отец, не желаете ли присоединится к трапезе солдатской?

— Нет-нет, дорогой генерал, — отказывался монах. — Пойду.

— Понимаю, — кивал Волков, провожая его к воротам. — Мы не готовим постного, а ныне Великий пост.

— Нет, дело не в этом, — отвечал ему отец Доменик. — Меня ждёт паства, люди тоже хотят причаститься и исповедаться. А вам как воинам пост необязателен. Так что не кайтесь излишне. Ремесло военное с постом плохо совместимы.