— К вам горожане, — сообщил ему сержант. -Прикажете пустить?

— Какие ещё горожане? — спросил генерал с недоумением. «Неужели уже пришли говорить об освобождении моего человека?».

Но на его вопрос дежурный сержант лишь пожал плечами:

— Не знаю, что за горожане. Просто горожане. Важные. Один из них какой-то сенатор, позабыл, как он себя назвал.

— Сенатор? — удивился Волков.

Важные, сенатор — значит, опять пришли от бургомистра. В его положении лучше было с ними вообще не встречаться. Его полный отказ разговаривать, конечно, раздражал бы городские власти, возможно, вынудил бы их делать глупости. Но больно не хотелось барону, чтобы преданный ему человек сидел в холодном подвале, и поэтому он махнул рукой и сказал:

— Ладно, давай веди этого сенатора и других людей в дежурную комнату. Приму его.

А пришедшие оказались мужи почтенные и видом, и возрастом, старейшины седобородые. И сенатор был весьма немолод, явно было ему за шестьдесят. Звали его Румгоффер, и был он сенатором от какой-то городской коммуны, про которую Волков ничего не слышал. Остальные тоже представились, все они также были людьми в городе не последними.

«Ну ясно, прислал бургомистр стариков просить отпустить чиновников, — подумал генерал, оглядывая гостей. — Чёрта с два! Нипочём не отпущу, пока не выпустят моего сержанта!».

Тем не менее, он решил с этими отцами быть вежливым и сказал:

— Уж простите, господа, но кресел, как вы видите, тут нет, и скатертей на столе тоже, живём мы по-военному, по-простому; но присаживайтесь к столу, прошу вас.

— Да, спасибо, генерал, — сказал один из пришедших.

— Лучше сидеть на простой лавке, чем стоять в наши годы, — заметил другой, и все немного посмеялись.

И когда все расселись на лавках вокруг длинного стола, Волков и спросил у них:

— Может быть, кто-то желает вина?

— Спасибо, генерал… но не за вином мы сюда пришли, — со вздохом произнёс сенатор.

— Чем же обязан вашему визиту, господа? — спросил барон, ожидая что теперь-то пришедшие и начнут просить за задержанных горожан.

Но, к своему удивлению, он ошибся, почтенные люди пришли говорить о другом.

— Событие, случившееся сегодня, весьма удручает нас, — начал один из пришедших. — Отец Доменик — и вправду истинный праведник.

— Скажу вам больше, господа, в городе вашем иных праведных пастырей я пока что и не видел, — добавил генерал. — И избивать праведника палками, как провинившегося пса, недопустимо. Как о городе вашем говорить станут?

— Плохо станут говорить, — с жаром выпалил старейший из пришедших.

— Да, да, плохо станут, — закивали головами убелённые сединами мужи, — сие недопустимо. Истинно. Истинно.

— И ведь это не первый случай! — уже с открытом упрёком воскликнул генерал. — Не первый случай, господа. Я узнал, что ещё до моего приезда пастырей истинной церкви оскорбляли, в том числе и рукоприкладством. Как же вы сие терпели?

— Не всё в наших силах, — со вздохом отвечал сенатор Румгоффер.

Сказал он это с таким сожалением, что генералу оно понравилось. Нет, не безволие этих слов, не тяжкий вздох сенатора, а прозвучавшая во фразе обида и едва ощутимое скрытое недовольство. И, уловив эти эмоции, генерал продолжил свою линию:

— Допустим, раны на теле праведного человека зарастут, он, слава Богу, оправится, а что будет с храмом поруганным?

Старики стали кряхтеть, вздыхать и переглядываться, никто из них не мог или не желал отвечать на этот вопрос, и тогда генерал снова заговорил:

— Неужто будете сносить такой прекрасный храм?

— Освятим по-новому, — высказался один из мужей, и другие стали ему вторить. — Да-да, освятим, сие допустимо. Да, допустимо, мы уже говорили на тот счёт со святыми отцами. Они всё устроят, как надо.

— Они устроят? Да? А бедокуры вам его опять осквернят, — вдруг резко произнёс генерал. — Что? После опять освящать будете? И сколько же раз вы так будете его переосвящать? А я вам скажу — пока не изловите и примерно не накажете подлецов, что это святотатство учинили. И тут я хочу вас спросить: когда?! Когда святотатцев разыщут?

И опять старцы молчали да кряхтели от неловкости. И Волков вместо них продолжает:

— Ну? Что сказал ваш бургомистр? А ничего так и не сказал, говорит, ищут — и всё. А долго ли искать будут? Я думаю, что долгонько, пока все про то не позабудут, потому как боится он это дело ворошить. Не надобно оно ему. Потому что и без прокурора да судейских знает он, чьих это рук дело!

Он не стал напрямую обвинять молодёжь еретиков, но этого делать и не нужно было, старики-горожане и без слов его понимали. Ну а в самом-то деле, кто ещё мог осквернить лучший храм в городе, кто мог избить самого уважаемого священнослужителя?

— И вправду! — восклицает один из стариков. — Этот Тиммерман, как дурной пёс, совсем позабыл, чью руку лизать должен!

— Верно, верно! — соглашались с ним другие. — Надобно сходить к нему да спросить: когда он поймает злодеев.

— Сынков богатеньких своих друзей покрывает, не иначе!

— Вот и я к тому же, пусть ответит, — не отставал от них Волков. И видя, что они с ним, кажется, соглашаются, закончил: — А не то придётся мне увезти от вас отца Доменика, ведь если так и впредь дела будут идти, погубите вы его, потому как в следующий раз его здесь точно убьют.

Тут уж почтенные горожане стали вскакивать с мест и наперебой говорить ему:

— Не допустим!

— Нет, не допустим!

— Поговорим, поговорим мы с бургомистром, — обещал самый старый из них. — Спросим у него.

— Не допустим такого, не допустим.

— Не бывать тому!

— Сегодня же пойдём к бургомистру!

А сенатор Румгоффер, не слушая своих спутников, говорит Волкову, похлопывая того по руке:

— Господин генерал, дозвольте нам с отцом Домеником поговорить! Очень о том жена моя просила, просила про здоровье его справиться, про нужду, если есть какая.

— Уж и не знаю я даже, нужды ему ни в чём тут не будет, — поддельно сомневался генерал, — да и врачи от него недавно вышли, зелья ему давали — не спит ли он?

— Так если спит, мы его не потревожим, — обещают мужи.

— Не потревожим. Нет.

— Ну что ж, если не потревожите, — Волков оборачивается к дежурному офицеру, — ротмистр, проводите этих господ к отцу Доменику.

И пришедшие стали подниматься и кланяться ему из благодарности, но, прощаясь с ними, генерал не преминнапомнить им:

— Господа, но вы уж, что обещали мне, так выполните!

— Это вы про что сейчас? — тут же поинтересовался у него самый старый из делегатов.

— Про разговор с бургомистром, про церковь осквернённую, — ответил им барон.

— Ах, вы про то… то конечно, то обязательно, — обещали ему горожане и кланялись.

Он был доволен разговором. Это на первый взгляд казалось, что болтовня со стариками — пустая трата времени, хотя один из них и сенатор. Вовсе нет. Патриархи семейных кланов имели в городском обществе большой вес. И то, что почтенные и, главное, богатые горожане пришли к нему, был верный признак того, что теперь и он в городе величина, с которой придётся посчитаться всем прочим. Пусть, пусть горожане поболтают с побитым монахом; барон был уверен, что жалкий вид несчастного вызовет у стариков негодование, которое они несомненно передадут младшим членам семей. В общем, его затея с праведным монахом продолжала давать свои плоды.

Не успел он пообедать, как в казарму явился и сам хранитель имущества Его Высочества Вайзингер. Сам он был доволен и бодр. От обеда отказался, сказав, что уже обедал. Хранитель дождался генерала и, уединившись с ним, достал из-под плаща кошель и протянул его Волкову со словами:

— Ла моно ди патроне.

Чем снова удивил генерала. Удивил дважды: во-первых, тем, что знал язык пращуров, который кроме церковников и учёных никому был не известен, а ещё и весом кошелька. Барон не сомневался, что в кошельке золото, и, по судя по весу, в кошельке было не меньше сорока гульденов. То есть генерал разом возместил все траты, что пошли на его задумку. Ну, почти все. Волков был доволен; он не собирался требовать доли награбленного, но наделся, что и без этого хранитель с ним поделится, ну а не поделится, так и Бог с ним, лишь бы выполнял задуманное генералом. А тут на тебе — такой увесистый подарок. И, подержав кошелёк на руке, барон спросил у Вайзингера: