— Конечно! Зови его немедля!

Нейман был мрачен, смотрел на генерала хмуро, и тот поначалу даже подумал, что у капитана дело не вышло, но Нейман успокоил его короткой фразой:

— Сделано всё.

И Волков подошёл к капитану и положил руки тому на плечи.

— Церковь благодарна вам, услуга ваша велика.

Нейман что-то надумал сказать ему, но генерал уже шёл на двор, некогда ему было утешать да успокаивать, ведь дело было начато.

Вилли с отрядом и телегами отстал — уж больно генерал торопился на Кирпичную улицу и поэтому вскоре был перед небольшим храмом с дверьми в красивой резьбе. Он понял, что успел, так как у ворот толпились люди, но тут уже церемониться с горожанами генерал не стал. Хенрик и фон Готт растолкали людей и отпихнули церковного служку, что заслонял собой вход в церковь.

Волков снял берет с головы и, почти не прихрамывая, быстро пошёл по проходу меж скамеек, на которых дисциплинированно сидели и ждали несколько десятков прихожан, видно, успевших просочиться в храм после открытия. Он видел, что несколько церковников и женщин собрались в кучку невдалеке от амвона, а ещё он разглядел на камнях пола чёрные кругляшки капель, некоторые из которых были смазаны подошвами. Волков, подойдя к церковникам, негрубо, но уверенно отодвинул их в сторону и увидал лежащего на каменном полу на какой-то рогоже отца Доменика. Одна женщина и молодой монах вытирали тряпками кровь с его лица и рук; они подняли на генерала глаза, и сам пострадавший, в свою очередь, тоже увидал его и сразу заговорил негромко.

— Сын мой, не принимайте того близко к сердцу…, — произнёс монах, но генерал его и слушать не стал.

— Что тут произошло? — почти закричал Волков. Никто из присутствующих не нашёл сразу, что ему ответить, и он спросил ещё громче, ещё резче: — Ну? Что молчите, господа монахи, отвечайте мне, что тут произошло.

— Да вот, — наконец произнёс один из монахов, — неизвестные покусились…

— Покусились? Кто? — крикнул генерал так, что тот монах, который отвечал ему, едва вымолвил:

— Так… Неведомо кто… К утренней службе… Мы пришли, а отец Доменик уже лежал у дверей собора. Весь в крови. Побит…

— Сын мой, — снова слабым голосом заговорил отец Доменик, обращаясь к генералу, — прошу вас умерить пыл, нет нужды беспокоить город, боюсь, что кровь может пролиться, не надобно этого.

«Что значит не надобно?!». Нет, в планы генерала пролитие крови как раз и входило, ведь без крови дела большие не делаются. И посему он и слушать монаха не стал, а спросил у присутствующих священнослужителей:

— А за доктором послали уже?

— Кажется, пошёл кто-то, — промямлил один из отцов церкви.

— Кажется? — рявкнул генерал, напугав отвечавшего. — Болваны! — и тут же закричал на весь храм: — Фон Флюген, скачите к капитану Вилли, у него есть телега, пусть немедля едет сюда. Фон Готт, разыщите врача, скажите, что отца Доменика избили, пусть торопится, — он оборачивается к церковникам, — а кто из вас звонарь?

— Я, — отвечает ему один из монахов.

— Давай, на колокольню лезь и звони изо всех сил. Звони так, чтобы весь город знал об этом подлом злодеянии.

— Сын мой, — снова заговорил отец Доменик, он даже руку поднял, чтобы остановить звонаря, но генерал снова рявкнул на весь храм:

— Беги уже, чего ждёшь?

И звонарь кинулся ко входу на колокольню. А сам Волков присел рядом с отцом Домеником и спросил:

— Святой отец, видели ли вы злоумышленников, смогли ли их запомнить?

— Нет, не видел я, — отвечал монах, — едва достал ключи, отпереть двери собрался, как меня бить начали. Сзади подошли, я в темноте и не приметил как.

— А может, сказали они чего?

— Ничего не сказали, молча начали, молча и докончили, — с придыханием отвечал святой отец.

— Вижу, что голова у вас разбита, а что ещё болит? — не отставал от него Волков.

— Голова не болит, а вот руку… Руку побили сильно, — морщился монах, — и в ноге правой боль.

— Ничего, ничего, раз голова не сильно болит, то и хорошо, а ноги да руки мы вам заживим, руки и ноги лечить в ратном ремесле — дело привычное.

Генерал не стал более ничего спрашивать, так как по храму уже звенел шпорами капитан Вилли и за ним грохотали башмаками несколько солдат, а впереди бежал фон Флюген.

— Сюда, капитан, раненый тут.

— Берите его, только легче, кости у него поломаны. — распорядился генерал, и солдаты аккуратно подняли монаха вместе с рогожей и под всхлипывания прихожанок понесли его из церкви на улицу. А тут, как раз вовремя, ударили и колокола на колокольне, зазвенели грозно и раскатисто, словно звонарь подгадывал к выносу болезного из храма. Толпа, уже собравшаяся у ворот церкви, загудела тяжко, и тут же среди людей заголосили женщины.

Барон вышел из храма вслед за солдатами и сразу сел на коня. К нему подошёл капитан Вилли и спросил:

— В казармы его везём?

Но генерал удивил его, ответив:

— Нет, везём его на центральную площадь, к кафедральному собору.

И пока Вилли отдавал распоряжения, Волков подозвав к себе фон Готта и фон Флюгена, приказал им:

— С этой улицы, с Кирпичной, мы свернём налево, не помню, как называется та улица, но в конце неё будет большой храм; так вот, возьмите с собой четверых солдат и устройте так, чтобы колокола на ней при нашем приближении звонили похлеще, чем на Рождество.

— А если звонари не захотят? — сомневался фон Флюген.

— Так сами на колокольню заберёмся, — решил вопрос фон Готт.

— Именно так, — согласился с ним генерал, — в общем, я хочу, чтобы по городу при нашем проходе стоял колокольный звон.

— Нам бы только знать, по каким улицам вы пойдёте, — с юношеским задором отвечал ему фон Готт. — А уж мы звон устроим.

— Я буду вам указывать, — обещал Волков.

Затевая всё дело, он уже тогда думал о том, что станет символом, знаменем этой его затеи. Тогда, сидя по ночам у себя в спальне перед печью и в бессоннице обдумывая свой план, он придумывал, чем возбудить людей посильнее. И разумно полагал, что делу пособит старое и проверенное осквернение храма. В прошлые годы, ещё когда он был в гвардии, когда войны с еретиками только разгорались, осквернение храмов и поругание святых мест было делом обычным. То делали, чтобы разжечь огонь вражды между еретиками и папистами. В те времена это отлично работало. Причём совершали подобное обе стороны. Нет ничего приятнее и действеннее, чем измазать фекалиями молельный дом проклятых кальвинистов или повесить за ноги пойманного монаха нечестивых папистов. Всё это тут же заканчивалось вспышкой озлобления. И теперь этот способ работал, но настоящим его успехом стало избиение праведного священника.

Генерал поехал по Кирпичной улице во главе колонны своих солдат, а за ними ехала телега, а за телегой шли люди, и от церкви отошло их человек пятьдесят, добрая половина тех, кто собрался перед храмом. Уже на следующей улице, когда его оруженосцы, как и было приказано, устроили отменный колокольный звон, к процессии присоединилось ещё не менее пятидесяти человек. Люди сбегались из проулков, выходили из домов и спрашивали, что происходит, и тут уже генералу не нужно было ничего делать самому, за него несведущим отвечали те люди, что шли за телегой с монахом:

— Побили праведного человека.

— Отца Доменика избили едва не до смерти. Здорового места на членах не оставили.

— Нелюди проклятые убить его хотели. Не иначе.

— Кто? Кто же сие сотворил? — спрашивали любопытствующие.

— Да уж известно кто! — многозначительно намекали следующие за телегой.

Люди пытались идти рядом с телегой, заглянуть туда, увидеть побитого праведника, и видели его во всей красе, с перепачканным кровью лицом, которое вытирала пожилая прихожанка, глазели на несколько зияющих, хоть и не опасных, но весьма страшных рассечений на его голове. Видели и ужасались. Проникались праведным гневом. И всё шло прекрасно. Волков ехал впереди, оборачивался часто и увиденным был удовлетворён, волновался лишь об одном: как бы сам монах ему всего не испортил какой-нибудь своей болтовнёй про смирение и прощение. И посему он велел капитану Вилли ехать рядом с монахом, не давая зевакам долго тащиться рядом с телегой: взглянули и уходите, идите в конец толпы, ну, или по своим делам.