Оба они поглядели на него, а генерал ещё и уточнил:
— Вы подойдёте? Вы лично будете присутствовать при деле?
— Я понимаю, что моё положение… вернее, участие, — Вайзингер не сказал «в грабежах», а высказался обтекаемо: — в подобных событиях компрометирует герб Его Высочества, но я полагаю, что в этом случае будет лучше, если кто-то присмотрит за лихими ребятами во время дела. Чтобы чего не вышло…
— Чтобы чего не вышло, — повторил генерал и неожиданно согласился: — Да, это разумно… Да, так и поступайте. Ваше присутствие на месте будет полезно.
Он понял, что Вайзингер — человек не только хитрый, но ещё и как минимум не трусливый. Барон прекрасно знал, что хранитель имущества, давно связанный с местными бандитами, идёт на дело вовсе не потому, что волнуется о его исходе, а потому, что собирается наложить лапу на часть добычи. И не был против этого. Вайзингер был ему полезен, а то, что человек собирается при этом немного улучшить свое положение, — так что ж тут плохого… Тем более, что генерал и сам был не прочь возместить свои затраты на проживание в городе Фёренбурге. Вот только говорить об этом хранителю имущества он не стал.
— Значит, я приведу людей отсюда, — сказал Вайзингер, указывая улицу на карте, — а вот тут я оставлю телеги; как взломаем двери, так я пошлю за телегами.
— За телегами? — удивился Дорфус.
— Домишко-то богатый, всё в руках не унести будет, — объяснил ему Вайзингер. — Так что три телеги нам не помешают.
«А он лих! — думал генерал, глядя на человека, которой выглядел как не очень богатый, но образованный горожанин — как писарь в большой конторе или приказчик в лавке. — Как, однако, обманчиво бывает первое впечатление!».
— Так ворота до утра не откроют, — продолжал удивляться майор, — куда же вы с награбленным?
— О, — заверил его хранитель имущества, — об этом не волнуйтесь, у меня есть где до времени припрятать товар.
В этом почему-то генерал не сомневался, но посчитал нужным сразу внести ясность:
— Господин Вайзингер, я хочу, чтобы вы поняли простую вещь — сейчас, чтобы нам потом к этому вопросу не возвращаться и тем более не выяснять отношений во время дела…
— Я слушаю вас, господин генерал, — тут же ответил хранитель имущества.
— Вы руководите своими бандитами, только ими, а всем делом руководит майор Дорфус. И только он, — расставил все точки над «i» генерал.
— Прекрасно, — так же сразу, нисколько не раздумывая, согласился Вайзингер. — Пусть всем делом руководит господин майор, — он поглядел на добрых людей и добавил: — Я всё понимаю, господа, дело-то важное. И я понимаю, что после этой ночи маски будут сброшены.
— Маски? — не понял майор и взглянул на генерала: а вы понимаете? — Какие маски?
— Неприязнь между городом и нами станет очевидной и больше не будет сдерживаться. Маски приличий и дипломатии после этой ночи уже не будут надобны, — пояснил хранитель имущества. — Я вот и жену сегодня отправил из города к родственникам. На всякий случай, а то мало ли что…
«Маски сброшены! А ведь он прав. Поэтому бургомистр и шлёт ко мне своих людей и добивается встречи, в надежде… всё уладить? Или хотя бы выяснить позиции. Да, время пришло».
Генерал встал:
— Господа, надеюсь, моё присутствие тут больше не нужно, обо всём остальном, я думаю, вы договоритесь сами. Без меня.
Хранитель имущества и майор согласились с ним. Волков поднялся, прошёлся по казармам, вышел на улицу, на двор, где последняя рота получала обед. Вкусные бобы с коричневой мучной жижей и жареным салом прекрасно пахли на всю округу, но даже это не отвлекало его от мыслей. И он пришёл к выводу, что Вайзингер прав: если его люди не допустят стражу до дома, который грабят, это будет сигнал, что противоречия переросли в противостояние.
— Маски будут сброшены, — тихо произнёс барон и, несмотря на проснувшийся аппетит, подозвал к себе дежурного и приказал найти капитан Неймана.
Капитан вскоре тоже появился во дворе и, найдя глазами командира, скорым шагом приблизился к нему.
— Господин генерал.
— Капитан, я думаю, что нашёл для вас возможность проявить себя.
— Я готов. Что надобно сделать?
— Вы знаете отца Доменика? — спросил барон.
— Конечно; это же тот монах, что ходит к нам в казармы читать солдатам проповеди.
— Да-да, я как раз говорю о нём. Что вы думаете об этом попе? — генерал пристально поглядел на подчинённого.
— Думаю, что это самый лучший поп, которого я видел.
— Вот как? — Волков даже поднял брови.
— Да, его даже самые прохиндеи из солдат слушают с открытыми ртами, говорит так интересно, что я сам про всё забываю. И человек он, кажется, праведный. По такому-то холоду, — для убедительности Нейман показал на небо, с которого опять шёл холодный дождь, — в сандалиях ходит. Без чулок. А когда ему еду предложили, нашу, офицерскую, так он есть не стал, дескать, пост, из всего предложенного взял лишь хлеба. Даже от пива отказался.
— О, от пива отказался? Праведный, значит, человек? — переспросил генерал, не отводя от подчинённого внимательных глаз.
— Праведный, — подтвердил капитан. — Истинный пастор.
— Жаль, — Волков вздохнул. И тут же продолжил как ни в чём не бывало: — Завтра утром встанете пораньше, возьмёте с собой двух смелых людей и, пока не открылась его церковь, пойдёте к ней, там его дождётесь и изобьёте его палками.
— Кого? — удивлённо спросил капитан Нейман — так, как будто не говорили они перед этим об одном человеке.
— Отца Доменика, — всё с тем же спокойствием продолжал генерал. — Выберете с собой двух людей из тех, что умеют держать язык за зубами, обещайте им за дело по десять талеров.
— Отца Доменика? — всё ещё не понимал Нейман.
— Да, отца Доменика, — произнёс генерал.
Он глядел на вытянувшееся от удивления лицо подчинённого и даже немного злился на него: уж не такой ты, братец, и расторопный, не такой исполнительный, стоишь как дурень, таращишься на меня, разинув рот, и объяснений ждёшь вместо того, чтобы пойти в свою роту людей верных подобрать.
— Как же так? — наконец произнёс капитан. — Вы уж, господин генерал, не серчайте, но мы сюда вроде как пришли город от еретиков спасать, а тут на тебе — избей самого праведного попа в городе. Не пойму я чего-то. Отчего так?
Волков вздохнул. Стоило ли этому капитану объяснять всю свою затею с самого начала? Стоило ли говорить, что эта жертва придумана им, ещё когда дело было на стадии задумки, стоило ли говорить, что для жертвы не найти фигуры удачнее, чем отец Доменик — самый уважаемый пастырь города? И что Волкову и самому его жалко, но другого попа, равного по значимости этому монаху, в городе нет. В общем, ничего такого он капитану рассказывать не собирался, а лишь сказал:
— Я Рыцарь Божий, и всё, что я делаю, я делаю во славу Матери Церкви. Слушайте меня, друг мой.
— Но он же праведный человек! — ответил ему капитан, он всё ещё был удивлён.
— Верно, верно, — кивал генерал, — праведный, всего лишь праведный… А после того, как его изобьют сволочи-еретики, он сразу станет ещё и страстотерпцем. А может быть, когда-нибудь, после смерти, — и святым. Святой Доменик фёренбуржский! По-моему, звучит красиво.
— Так его еретики…, — начал было Нейман, и тут, кажется, понял. — Ах вот оно как?!
— Да, друг мой. Да, — Волков вздохнул облегчённо. Дальше всё объяснять капитану нужды уже не было. — Дела обстоят именно так.
— А сам святой отец о том знает?
— Нет, конечно, — отвечал генерал. — Ему о том знать не нужно. Вы понимаете меня, капитан?
— Понимаю, — соглашался Нейман, — только вот сильно бить я его не буду, рука не поднимается.
— Конечно, конечно, сильно бить нужды нет, но ногу, к примеру, сломайте, и ещё… Надо, чтобы крови было побольше на лице. На голове.
— Это можно сделать, — отвечал капитан, — по голове и бить сильно не нужно, там кожа сама лопается, и кровь из тех дыр ручьями хлещет. Со мной с самим такое было, как-то шлем в деле с меня сбился, и по башке пару раз попали, так вот мне хоть бы хны, а вся голова в кровище была, ребята говорили, что страшно смотреть на меня было.
