— Так на какую улицу ходит книжник еретиков? Напомни-ка, как она называется.

— Вы про библиотеку, что в магистрате? — уточнил мальчик. — Или про их церковь?

— Про церковь, конечно, про церковь; где магистратура, я уже и так знаю, — отвечал барон. — На какой улице их церковь?

— Какая там улица? — мальчишка задумался, а потом ответил: — Да нет там, кажется, никакой улицы, церковь ихняя в коммуне Габель, что у Восточных ворот, прямо слева от ворот.

— Слева от Восточных ворот? — повторил генерал. — Большая это церковь? Как выглядит?

— Большой дом, кирпичный, но на наши храмы он не шибко похож.

— Ладно… Ладно, — задумчиво произнёс генерал и продолжил: — Ладно, пойди пройдись по городу ещё, добеги до этой их в церкви в коммуне Габель, на площадь загляни, послушай, что ещё в городе болтают, а потом приходи, расскажешь, что услышал, заодно пообедаешь тут.

Мальчик ушёл, а ему снова пришлось сесть в угол и ждать. Уж как барон теперь ненавидел это глупое ожидание событий, но он прекрасно понимал, что его время ещё не пришло, а посему ждал. А с ожиданием приходили и неприятные вопросы: например, где шляется этот мерзавец Гонзаго. Уж не схватили ли его? А ведь могли. Начали судейские искать, кто храм осквернил, стали золотарей хватать и случайно взяли первым как раз того, который с трубочистом устроил поругание храму, а тот, не будь дурак, сразу и сознался. И теперь ловкий трубочист уже сидит в подвале перед жаровней с раскалёнными щипцами и умелым палачом и рассказывает секретарю прокурора и писцу, кто его подбил на это мерзкое дело.

Да уж… Такой вариант развития событий никак нельзя было исключать, а посему генерал решил пока не покидать расположения, к тому же просил полковника Брюнхвальда воспретить это делать и своим подчинённым. А ещё, если такое случилось, его плану угрожал неуспех, ведь Гонзаго был связным с Вигом Черепахой, на которого барон возлагал большие планы и связь с которым теперь была утеряна. И тут могла возникнуть ситуация, когда полагаться ему придётся только на свои силы. Поэтому он звал к себе одного своего офицера. Генерал заметил его ещё в сидении у Гернсхайма и был уверен, что храбрец Нейман и тут, в городских делах, которые требуют тонкости и тишины, сможет себя проявить.

Когда офицер пришёл, барон указал ему на лавку возле себя и произнёс:

— Присаживайтесь, Франц.

Он специально назвал его по имени — мало к кому генерал так обращался, разве что к мужу своей сестры, полковнику Рене, да ещё к Брюнхвальдам, к отцу и сыну, которые за последние годы стали очень к нему близки, может быть, ещё ближе, чем Рене.

И Нейман, усаживаясь на лавку, сразу понял, что разговор этот будет, что называется, деликатным.

— Да, господин генерал, — его волевое твёрдое лицо излучало полное внимание. — Чем я могу послужить вам?

— Скажите, капитан, вы человек верующий? — начал Волков немного издалека.

— Истинно верующий, я хожу к причастию, исповедуюсь, как положено, — заверил генерала капитан.

В этом его заверении было что-то… дежурное, подготовленное: я как все! Но генерал не стал обращать на это внимания. Ходит к причастию и ходит. Бог с ним. Сейчас не это было важно.

— А если нужно будет избить попа, причём попа хорошего, праведного и доброго человека. Сможете это сделать, не дрогнет рука?

— Коли надо будет для вас, то сделаю, не дрогнет рука, уж поверьте, — опять быстро ответил капитан.

В общем, Волков неплохо разбирался в людях, он ещё с первого знакомства с Нейманом увидел в нём неуёмное стремление выслужиться, получить значимый чин. Отсюда и проистекала его храбрость и желание браться за любые, даже за самые опасные дела, если они дадут ему возможность проявить себя. Такие люди всегда ценятся в военном ремесле, иногда даже больше, чем люди опытные. Иной раз напористые, смелые и упорные, готовые увлечь своих подчинённых за собой офицеры бывают нужнее знающих, как надо поступать, умников. И Нейман был как раз из тех, кто выполняет приказы, несмотря на опасность. И теперь генерал окончательно уверился в том, что с ним нет нужды вести длительные беседы:

— Нынче ночью какие-то мерзавцы облили испражнениями кафедральный собор на центральной площади и тем самым осквернили его.

— И это сделал какой-то праведный поп, о котором вы говорили и которого теперь надобно наказать? Избить? — предположил капитан.

— Если бы…, — ответил генерал с долей сожаления: не всё так просто, друг мой. — Скорее всего, это сделали местные еретики.

— Ублюдки! — выругался Нейман.

— Ублюдки, безусловно ублюдки, — соглашался с ним барон. — И вся суть в том, что местные власти всё спускают им с рук.

— Понятное дело, все они тут одна шайка, — продолжал злиться капитан, — купчишки, для них прибыли от еретиков важнее Господа.

— Да, — соглашался с ним генерал. — Всё так, всё так. Но вот я, как Рыцарь Божий, не могу этого оставить, понимаете, Франц?

— Нужно найти ублюдков-святотатцев и наказать их? — предположил капитан.

— Да как же нам их сыскать? — Волков покачал головой, весь его вид выражал сожаление. — Нет, я уже думал о том, — барон сделал паузу и внимательно поглядел на подчинённого. — Франц, я не могу об этом просить своих офицеров, ведь дело сие не очень чистое, но если бы кто-то нынче ночью облил испражнениями главный молельный дом еретиков, я был бы очень признателен этому человеку.

И офицер всё сразу понял.

— Не говорите ничего больше, — ответил он, ни секунды не раздумывая и не сомневаясь, — такому человеку, как вы, и говорить о подобном зазорно, я сам всё сделаю, всё устрою, найду охотников, а дерьма в нужниках за казармами столько, что на все храмы города хватит; вы только скажите, где их молельный дом, я съезжу погляжу, дорогу запомню, чтобы ночью не плутать.

В общем, барон не ошибся в этом человеке, и всё с той же миной сожаления и скорби он произнёс:

— Это большой дом у Восточных ворот, вряд ли вы его спутаете с чем-то другим. А людям, что будут вам помогать, пообещайте десять монет.

— Хорошо, пообещаю и поеду тотчас.

— Только платье поменяйте, уж больно воинственный у вас вид.

Когда он ушёл, генерал почувствовал себя несколько спокойнее — всегда приятно иметь резерв. Хотя генерал прекрасно понимал, что Франц Нейман с солдатами и близко не был ровней пройдохам типа Гонзаго и Вига Черепахи, когда речь шла о затеях, подобных тем, что планировались. Разве хорошие солдаты в таких мерзких делишках могут быть лучше городского ворья, что живёт в этом городе?

Недолго он сидел один, обдумывая свои дальнейшие шаги. Как раз тут появился и сам хранитель имущества Его Высочества герцога Ребенрее в городе Фёренбурге Хельмут Вайзингер.

И генерал снова уселся на лавку в углу, чтобы с ним уединиться, но на сей раз просил, чтобы фон Флюген взял у кашеваров вина из офицерских запасов. И пока им не принесли вина, хранитель имущества успел спросить у генерала:

— Уж не ваших ли рук дело с церковью?

Причём теперь, и это генерал отметил про себя сразу, Вайзингер не говорил с ним, как низший с высшим, сейчас его вопрос прозвучал в деловом тоне, в тоне, с которым говорил с ним Карл Брюнхвальд, то есть их разговор больше походил на диалог товарищей, что делают общее дело. Но это ровным счётом не значило, что барон готов ему раскрыться, и посему он ответил немного удивлённо:

— Уж и не понимаю я, о чём вы говорите.

Тут им молодой кашевар принёс вина, разлил по стаканам и ушёл, и только после этого генерал заговорил:

— Хочу вернуться к нашему разговору про Колпаков и тачечников, кажется, их время приходит.

— Скажите, что надобно, о чём говорить с ними? Что предложить?

— Предложить? — барон на секунду задумался. — Ну, к примеру, места в будущем городском совете, или, как они его тут прозывают, в сенате. Может быть, почёт, может быть, сыновей в магистры пристроят или в судейские чины.

— О, — Вайзингер посмотрел на него с удивлением и, возможно, даже с уважением, — а вы, как я гляжу, не сильно стесняетесь в обещаниях. И что же вам нужно от них?