— Потому что наша стража передвигается по городу пешком, совсем немногие люди ездят по улицам ночью на лошадях, — заметил помощник прокурора Вальциг.

— И что из этого следует? — поинтересовался барон.

— Что следует? — секретарь суда даже удивился такому непониманию.

— Да, что вы хотите этим сказать? — всё ещё не понимал генерал.

Тогда Вальциг и Гёндвиг переглянулись, и помощник прокурора решился:

— Мы подозреваем, что к этому досадному случаю могут быть причастны ваши люди. Ваши солдаты.

Тут Волков улыбнулся им самой обворожительной улыбкой, на какую только был способен, а потом произнёс:

— Это исключено, господа.

— Исключено? — секретарь суда снова взглянул на своего спутника, всем своим видом показывая: ну я же тебе говорил, что он будет запираться?

— Почему же вы исключаете такую возможность? — с улыбочкой уточнил помощник прокурора.

— Потому что из-за спеси и злости горожан, во избежание свар, я запретил своим солдатам покидать казармы. И тем более ездить по городу верхом. К тому же ещё и ночью. Так что…, — он помолчал и добавил: — Я могу позвать вам офицера, дежурившего ночью, и спросить у него, выпускал ли он со двора конных.

Но, судя по всему, этот довод не возымел эффекта на горожан, так как секретарь улыбнулся ему в ответ и сказал:

— Может, вы и не дозволяете своим людям выходить со двора, но у нас есть показания врача Бернарда Мейнера, который сообщил нам, что нынче ночью его приглашали в ваши казармы к одному из ваших людей для обработки резаной раны, — секретарь суда, говоря это, улыбался, чувствуя, что загнал оппонента в угол.

«Ишь ты какие проворные сволочи эти местные судейские, вон как кинулись навоз ворошить, — думал генерал. — Значит, не ошибся фон Флюген, признав подлеца, значит, правильно мы его угомонили. Их был человечек, их».

Впрочем, он был спокоен. Довод про врача ни о чём не говорил. Может, это солдаты поспорили, и один другого полоснул невзначай. Но вот что было неприятно, так это то, что и к коню вызывали горожанина. Если и про это судейские знают… Тут уже не скажешь, что в склоке ещё и коня случайно задели.

— Да, дежурный офицер говорил мне, что этой ночью вызывали в расположение врача, — отвечал барон. — И, по-вашему, этого достаточно, чтобы подозревать моего человека в убийстве какого-то бродяги.

— Для того мы сюда и были присланы, чтобы во всём разобраться, — с улыбочкой продолжал секретарь суда.

— Кстати, а кто был этот убитый?

— Кто был убитый? — Гёндвиг даже растерялся немного от такого, казалось бы, простого вопроса.

— Ну да. Может, это был какой-то известный мастер или почтенный член какой-нибудь влиятельной гильдии, — развивал мысль Волков. — Мне просто интересно, отчего вы, господа, взялись за дело так рьяно. Только утро, а вы уже всё прознали — и про кавалеристов на ночных улицах, и про врача. Уж не городской ли сенатор был убит этой ночью?

И тогда заговорил помощник прокурора Вальциг, заговорил он важно и с пафосом:

— Всякий горожанин или гость города, хоть сенатор или копатель канав, имеет в городе нашем равную защиту от всяческих посягательств, — он был, судя по всему, очень горд этой своей фразой и добавил с ещё большим пафосом, чем прежде: — Таковы законы нашего города.

Даже подбородок задрал от гордости.

— Сие похвально, — покивал ему генерал. И тут же произнёс: — Вот только мои солдаты к этому убийству не имеют никакого отношения. Они сдержанны и дисциплинированы. И офицеры за ними присматривают. Так что люди мои к сему прискорбному происшествию непричастны. В том вас заверяю.

Впрочем, он, говоря это, был уверен, что этими его заверениями горожане не удовлетворятся. И оказался прав. Снова слово взял секретарь суда.

— Мы не смеем сомневаться в вашем заверении, раз вы так говорите, господин генерал, то вы уверены в своих словах, вот только…

— Что? — поинтересовался Волков.

— Вот только вы можете и не ведать, что происходит в ваших бараках ночью, — приведя этот довод, Гёндвиг снова расцвёл; наверное, сам себе секретарь казался виртуозом логики.

— Любопытно, любопытно…, — барон пристально посмотрел на секретаря, даже прищурился, и спросил с ехидцей: — А откуда вы знаете, что я не ведаю, что творится в моих бараках ночью; может быть, вам известно, что живу я отдельно от своих людей?

— Ну, всем известно сие…, — отвечал секретарь уже с некоторой растерянностью.

— Известно сие? — Волков деланно удивлялся. — Мне вот, к примеру, неизвестно, где живёт каждый из вас, господа. Откуда же вам может быть известно, где проживаю я? Неужто сенат выделил деньги на слежку за мной?

Гёндвиг и Вальциг переглянулись. «Что ему на это сказать?», — как бы спрашивали они друг друга. Помощник прокурора даже обернулся на третьего, не представленного Волкову члена их делегации, но и тот не дал ему ответа. А генерал, видя их замешательство, удовлетворённо продолжил:

— Или, быть может, это бургомистр велел за мной следить?

— Нам про то неведомо, — наконец ответил помощник прокурора.

После чего генерал только развёл руками:

— Полагаю, господа, что вопросов ко мне у вас более нет.

Они снова переглянулись, кажется, весь прежний задор с них пооблетел, улыбочки многозначительные поугасли, приходили сюда эти господа явно в ином настроении. Но и сдаваться чиновники не хотели, и секретарь произнёс, вернее, выпалил:

— А дозвольте нам поговорить с вашим раненым солдатом!

— Что? — удивился генерал. — С каким ещё солдатом?

— Да, дозвольте нам переговорить с тем самым солдатом, к которому ночью звали лекаря, — уточнил помощник прокурора.

— Ах вот вы о чём, — генерал сделал вид, что только сейчас всё понял, хотя уже по их приходу ему было всё ясно. И теперь он им улыбался. — Вы его думаете забрать из расположения? Вы вон и добрых людей с собой привели, чтобы под конвоем таскать моего человека по городу на радость местной черни. Если думали вы, что так у вас выйдет — то напрасно, господа. Напрасно.

— Так вы отказываетесь выдать нам своего человека? — произнёс помощник прокурора, и в его голосе послышались отчётливые нотки угрозы.

— Да как же я вам его выдам, если вы сами сказали мне, что к этому моему человеку приезжал ночью лекарь? И как мои солдаты будут обо мне потом думать, если я отдам вам их товарища?

— Сенат, когда прознает про ваш отказ, будет недоволен! — снова говорил Вальциг.

— Сенат будет недоволен! — воскликнул Волков. — Ах, какая новость! — теперь вдруг он начал говорить резко и без всяких улыбочек: — Сенат недоволен с того первого дня, как я сюда пришёл! И впредь на довольство его я не претендую.

Его тон, кажется, возымел эффект, горожане снова переглянулись, и первый секретарь суда заговорил более сдержанно, чем помощник прокурора:

— Тем не менее город Фёренбург принял вас, и из уважения к нашему гостеприимству и к нашему расположению вы могли бы пойти нам навстречу. Для укрепления согласия между городом и гербом.

— Ах, оставьте вы это…, — генерал махнул на него рукой. — Нет у вас тут к нам никакого расположения, и гостеприимства вашего мы не чувствуем. Именно посему, чтобы вы не могли нас упрекать в подобных делах, как это; именно зная ваше коварство, я и запретил солдатам покидать казармы. И расположения к нам тут нет, одна злоба и спесь. И согласия меж нами никакого нет, так как нахожусь я тут не по доброй воле вашей и не по приглашению, а лишь по условиям договора между гербом Ребенрее и городом Фёренбургом.

Эта его речь была пряма, резка и правдива настолько, что горожане несколько мгновений не находили, что ответить. И тогда секретарь суда предложил следующее, преподнеся это как уступку горожан:

— Ну, в таком случае, мы просим у вас дозволения допросить вашего человека прямо тут. Если на то будет ваша воля, то в вашем присутствии.

— Нет, — сухо и холодно ответил ему генерал, ни добавив к тому ни слова. «Нет» — и всё.

— Отчего же вы не хотите допустить нас к своему человеку? — искренне удивился первый секретарь суда.