Я не гордилась и пыталась забыть (хотя это произошло меньше получаса назад), но я съела три пончика по дороге к себе домой.

Что было сделано, то было сделано.

Теперь у меня дела шли еще хуже.

Был сентябрь, но все еще тепло, поэтому я взяла просторное платье-тунику королевского синего цвета с рукавами три четверти и короткой юбкой в обтяжку. Топ был пышный, спадал с плеча, талия затянута так, что верх слегка ниспадал поверх облегающей юбки. Девушки было приятно носить такое платье, потому что она точно знала, что производит неизгладимое впечатление, у мужчины явно возникнет жесткость ниже талии.

Теперь я уже стояла не на зыбкой почве.

А открыто играла с огнем.

Проблема заключалась в том, что мне нравилась Вай, я любила Кэла, поэтому с нетерпением ждала встречи с ними, когда не буду спасать свою жизнь или истекать кровью в шаге от смерти. Я также с нетерпением ждала встречи с дочерьми Вай, хотелось посмотреть на новую семью Кэла, в которой он нашел себя после многих лет, дрейфуя по жизни, после того дерьма, о котором было слишком больно даже думать.

А я была Франческой Кончетти. Так что не собиралась встречаться с его новой семьей в джинсах или штанах для йоги.

Это была наименее сексуальная вещь, которая была в моем гардеробе, не входившая в число моих деловых нарядов (хотя там тоже были короткие обтягивающие юбки).

Даже после мысленной войны, которую я вела сама с собой из-за платья, я не подумала не надевать бронзовые босоножки на шпильках.

Это было потому, что у меня не было туфлей-балеток. Никогда я их не носила. Не с джинсами (которых у меня было всего две пары, и я носила их редко). Не с шортами (все они были нарядными; мой бренд кэжуал также был посвящен внешнему блеску и впечатлению). Конечно, не с платьем.

Меня могли ранить, но со мной должно было случиться что-то гораздо худшее, прежде чем я решу отказаться от своих шпилек.

Странно, но, встав с кровати после того, как я надела туфли, с распущенными волосами, накрашенная, в платье, которое выглядело сексуально, но было удобным, возвышаясь на моих обычных каблуках, я почувствовала себя лучше, чем за последние недели.

Наконец-то я почувствовала себя самой собой.

Я закрыла свой чемодан, поставила его колесики на ковер и выкатила, идя по коридору с большей бодростью, чем когда-либо, крикнув:

— Ладно, с этим покончено. И я заметила, что у нас заканчивается виноградная фанта, так что по дороге домой мы должны заехать…

Я замолчала и остановилась как вкопанная, когда вошла в гостиную / столовую и увидела Бена в углу гостиной с рядом полок, которые я еще не успела разобрать и упаковать.

Он повернулся ко мне и замер, но я не заметила этого, потому что увидела, что он держал в руке — тяжелую, дорогую, красивую стеклянную рамку, в которой, как я знала, находилась моя фотография восемь на десять с семьей Бьянки на Рождество много лет назад.

Мы все столпились перед елкой. Приехала Карм с мужем и детьми, так что мы все прижались друг к другу, чтобы вписаться в кадр. Мэнни, Тереза и муж Карм, Кен, даже стояли на коленях, чтобы вместить нас всех.

Все так широко улыбались, что было нетрудно догадаться, что каждый из нас смеялся.

Мы и смеялись.

Фишка этой фотографии заключалась в том, что Винни-младший подхватил на руки маленькую дочку Карм, ее маленькая ножка прижималась к его груди, маленькая ручка лежала на его горле, его руки надежно и крепко прижимали ее к своему высокому телу.

Я осталась одна.

Я вспомнила то Рождество. Вспомнила, как делали эту фотографию. Вспомнила, что казалось совершенно естественным, что мы с Бенни пошли искать друг друга, мы и нашли. Уже не помню, кто из нас сделал этот шаг, он или я, но это было настолько естественно. Нас просто потянуло друг к другу.

Итак, на этой фотографии все прижимались друг к другу, я прижималась спереди к Бенни, мои руки крепко обнимали его за талию, голова лежала у него на плече. Одной рукой он обнимал меня за талию, другой крепко обнимал за плечи, и можно было увидеть, как его пальцы путались в моих спадающих волосах.

Если бы кто-нибудь посмотрел на эту фотографию, кто был не в курсе, то решил бы, что я принадлежу Бенни, а не Винни. Карм и Винни-старший стояли между нами. Меня и близко не было к Винни.

Зато я крепко прижималась к Бенни.

Это была единственная фотография Винни, которую я выставила на всеобщее обозрение. Фотография, на которой были изображены все Бьянки.

И я держала ее на полках в своей гостиной рядом с телевизором.

Это означало, что я видела эту фотографию каждый день.

Мои глаза метнулись к Бенни, и я начала:

— Я…

Больше я не вымолвила ни слова.

Если бы у меня хватило ума угадать, я все равно не смогла бы угадать, что прочитала в выражении его лица, когда он увидел эту фотографию.

Но когда я посмотрела ему в лицо, то поняла, что он думал не о фотографии.

И я отпустила ручку своего чемодана и успела отступить на три шага, когда он отложил фотографию в сторону и бросился на меня, действуя в соответствии с тем, что он задумал.

Три шага, и он поймал меня, развернул, у меня не было выбора, кроме как прижаться к стене, потому что его тело пригвоздило меня к стене.

Я подняла глаза и увидела прямо перед собой его лицо, взгляд его глаз, от которого у меня внутри все сжалось так, как никогда в жизни.

— Бен…

Его руки потянулись ко мне, одна оказалась на моем бедре, другая — сбоку на шее, он прервал меня.

— Ты сейчас серьезно?

— Я…

Прорычал он, у меня от его рычания подкосились колени, когда он заявил:

— Потому что я сейчас серьезен.

Внезапно мне понравилось, что он серьезен, хотя до конца я не была уверена, о чем он вообще говорит.

— Малыш, — прошептала я, понятия не имея, зачем это сказала.

— Да, — прошептал он в ответ, его пальцы на обеих руках впились в меня, лицо приблизилось. — Ты сейчас серьезно.

И он поцеловал меня.

На этот раз никакого прикосновения губ. Он целовал. Пальцы впились в меня, губы открылись, язык проник внутрь, целуя меня.

Я даже не сопротивлялась. Ни одного протеста.

Нет.

Я пробовала горячее, сладкое великолепие Бенито Бьянки, чувствовала его руки на себе и запах его лосьона после бритья. Мои руки поднялись к его шее и скользнули вверх, погружаясь в его густые, фантастические волосы, и я прижала его к себе.

Когда я это сделала, Бенни так восхитительно переплел свой язык с моим, что у меня поджались пальцы на ногах в шпильках. Он запустил одну руку мне в волосы, а другой обхватил мою задницу, притягивая к себе.

Я прижалась ближе.

Бенни целовал меня сильнее.

Боже, он чувствовался так хорошо. Он был так хорош на вкус.

Я не целовалась с тех пор, как Бенни в последний раз подарил мне поцелуй.

Тогда я была пьяна, но до сих пор помню то ощущение, что это было очень хорошо.

Этот же поцелуй был лучше. Гораздо лучше. Слишком намного лучше. Слишком опасный.

И слишком удивительный.

Мне хотелось больше.

Поэтому я прижалась ближе и захныкала от этой потребности ему в рот.

Это привело к печальному результату: Бенни прервал поцелуй, его рука переместилась с моей задницы, обняв меня за талию, другой рукой, скользнув вниз, снова обхватив сбоку меня за шею. Он прижался своим лбом к моему.

— Господи, вот черт, — пробормотал он, и я открыла глаза, увидев, что его глаза закрыты.

Боже, он был прекрасен — так близко с закрытыми глазами, раздражал меня, был нежен со мной, защищал меня.

Всегда.

Я скользнула руками вниз, где могла прижать ладони к мышцам его шеи под ушами, продолжая держать пальцы в его потрясающих волосах.

Его глаза открылись.

Еще больше красоты.

— Я причинил тебе боль?

И больше красоты.

— Нет, — прошептала я.

— Это платье, детка, — прошептал он в ответ, объясняя поцелуй.

— Оно наименее сексуальное из тех, что у меня есть.