Я знала. Винни-старший и Тереза хотели его отпустить. Тогда я это понимала. Чувствовала. Это было больно. Винни тоже чувствовал это. Это убивало. Было много вещей, которые семья могла простить, привыкнуть, смириться, но не все, и они не должны были перекладывать вину на меня за эту кучу дерьма.

Но он полностью погрузился в мафию. И в том, что он там делал, становилось все труднее и труднее обвинять меня. Все это было на его совести. Он понимал, и его родители тоже понимали, когда все прояснилось.

Как только ты попадаешь в мафию, уже никогда оттуда не выберешься.

Пути назад не было.

Для него.

Для меня сейчас было совсем другое дело.

Но Бенни продолжил рассуждать по поводу этого вопроса.

— И я достаточно хорошо знаю тебя. Ты бы не стала заводить от него детей, не пошла бы на это, ты не пошла бы и не делала то дерьмо, которое он делал для Сэла, не приходила бы с окровавленными руками после продажи наркотиков на улице, не трясла бы людей, что бы они там ни делали, не подпустила бы его к себе. Я знаю это, Фрэнки. Он жил в свое удовольствие большим количеством способов, нежели жить одним, но честным, и мы оба это знаем.

— Так ты собирался увести у своего брата его женщину? — Спросила я.

— А как ты думаешь, почему я так чертовски разозлился, когда ты набросилась на меня после того, как мы его похоронили? — спросил он в ответ. — Ты украла мое шоу, детка. И ты сделала это слишком, черт побери, быстро. Я был не готов, ты была не готова, и я разозлился. Сильно. Затаил обиду. Зря потратил столько времени. Теперь мы находимся здесь, в этой точке.

— Я не набрасывалась, — резко напомнила я ему. — Ты поцеловал меня…

— Ты сделала шаг, Фрэнки, — сказал он жестко.

Сделала.

Бл*дь.

Сделала, да.

— Это безумие, — огрызнулась я, потому что, черт возьми, так оно и было!

Он подошел еще ближе.

— Это реальность, и ты, мать твою, это знаешь.

— Ничего я не знаю, — выпалила я.

— Прекрасно, бл*дь, все знаешь, — ответил он. — Но понимаю, что ты сама себя обманываешь. Я пробыл в этом обмане семь лет. Отрицая, то, что я хотел на самом деле, испытывая чувство вины из-за этой ситуации. Что я чувствовал к тебе и чего хотела от тебя перед его смертью. Что чувствовал и чего хотела от тебя после того, как он погиб. Но, когда я увидел женщину, которую хотел все это время, истекающую кровью от огнестрельного ранения в лесу, как ей больно и как она переживает все дерьмо, то полторы недели, Фрэнки, этого времени вполне достаточно, чтобы вытащить свою голову из задницы. Я вытащил сам. Теперь ты сделаешь то же самое, а если не сделаешь, я прямо здесь помогу тебе это сделать.

— Ничего подобного! — Мой голос начал повышаться, а сердцебиение участилось. — В первую очередь потому, что мне не из-за чего вытаскивать свою голову из задницы.

— Тебе нужно, чтобы я поцеловал тебя, и доказал?

— Нет! — крикнула я, голос звучал громко, а дыхание было хриплым.

— Шекспир, — отрезал он, и моя голова дернулась.

— Что? — отчеканила я.

— Что он сказал о протестах девушек?

Я почувствовала, что как снова прищурилась.

— Ты все продумал, не так ли, Бенни? — саркастически спросила я.

— Спорим на пятьсот долларов, что я поцелую тебя, и примерно через пять секунд ты перестанешь сама себя обманывать.

Ни за что на свете я не соглашусь на это пари.

— Спор на деньги — это азартные игры — грех, — прошипела я.

— Ага, поэтому ты каждый год ездишь в Вегас на шоу?

Мои глаза стали еще более прищуренными.

— Пятьсот баксов, Фрэнки.

— Я прихожу в себя от серьезного ранения, Бен.

— Внимательно прочитай записи своего врача, детка. Там ничего не сказано, что ты не можешь целоваться. Там сказано, что ты должна воздержаться от полового акта, поэтому мы и воздержимся… пока.

Я стиснула зубы, почувствовав, как соски стало покалывать.

Боже, мне хотелось залепить ему пощечину.

Но мне также хотелось, чтобы он поцеловал меня.

А о сексе с Бенни я даже не могла думать, когда он находился так близко ко мне. Черт возьми, ни за что.

— Так, как насчет пари? — насмешливо спросил он, придвигаясь на дюйм еще ближе.

— Отвали, Бен.

Он ухмыльнулся.

Затем повторил:

— Шекспир.

— Это неважно, — пробормотала я, вжимаясь обратно в подушки и отводя глаза.

— Счет 1:0 в мою пользу, — тихо произнес он. — Ты проиграла. Но почему-то мне кажется, что ты наверстаешь упущенное, когда немного окрепнешь, так что мне ничего не остается сейчас, как только пользоваться моментом, чтобы вырваться вперед.

Я отвела глаза и сообщила ему:

— Ты пользуешься тем, что я ранена.

— Ага, — легко согласился он.

Я уставилась на него.

Мы услышали звонок в дверь.

Бен поднялся с кровати, неторопливо подошел к двери и приказал:

— Спускайся, детка. Время пиццы.

Я не стала тащить свою задницу вниз сию минуту.

А пялилась на дверь и делала это еще долго после того, как он исчез. Пока я пялилась, задаваясь вопросом, на самом деле ли произошло то, что только что произошло. А потом я стала задаваться другим вопросом — смогу ли я сделать вид, что ничего не было. В конце концов, поняла, что не смогу.

Потом поняла, что внизу меня ждет пицца, созданная Беном.

Не говоря уже о том, что сам Бенни тоже находился внизу.

И как бы это ни было отстойно (а это был огромный отстойник), я не могла удержаться, поэтому свесила ноги с кровати, направившись к двери с большим возбуждением, чем было необходимо, и все это для того, чтобы попробовать пиццу Бенни.

И пробовать пиццу Бени с самим Беном.

* * *

Я уже проснулась, почувствовав, как Бенни убирает волосы с моей шеи, а затем проводит пальцем по моему подбородку.

Также почувствовала, как это было приятно.

Сквозь закрытые глаза пробивался тусклый свет, затем он погас.

Наконец, почувствовала, что его в комнате уже не было.

Он не закрыл дверь.

Я открыла глаза в темноте.

Счет один в пользу Бенни перед ужином. По одному очку во время и после ужина в мою пользу, потому что мне удавалось сохранять молчание на протяжении всего и после ужина (в основном).

Молчание не было моим оружием. В моей матери были намешаны немецкие, польские и французские корни, возможно, с добавлением еще нескольких других.

Мой отец был наполовину итальянцем, но, учитывая, каким он был, какой была я и все остальные его дети, итальянская кровь явно доминировала.

Это означало, что я была импульсивной, менее терпеливой и имела склонность многое драматизировать.

Так что выдержать молчание, даже не застонав, когда откусила первый кусочек пиццы Бенни на толстом тесте (прошло много времени, возможно, я ошибалась, но в этот момент, я готова была поклясться, что это была лучшая пицца, намного лучше, чем у Винни), было с моей стороны настоящим подвигом.

В пиццах Бьянки, как мне рассказывал сам Винни Бьянки-старший в лучшие времена, не было ни одного секретного ингредиента. Дело было не в тесте. Дело было не в соусе. Дело было не в сыре.

Дело было во всех этих ингредиентах.

Все они были домашнего приготовления, их делали сами Бьянки, за исключением сыра, который не натирали на терке и не насыпали сверху. Отрезали кусочки от шарика моцареллы «Буффало», клали, чтобы растопить его мягкую, гладкую, молочную вкусность в остром красном соусе, немного придающем пикантности, и раскладывали на сковороде или вручную с хрустящей корочкой, чтобы вы знали, что Бог есть, и он был итальянцем.

Я могу сделать пиццу вручную (путём подбрасывания теста для пиццы), поэтому счастлива, что могу.

Но я была из Чикаго.

Все дело было в сковороде.

И никто не готовил пиццу на сковороде лучше, чем в пиццерии Винни. Конечно, нашлись те, кто превозносил достоинства Уно и Дуэ.

Они ошибались.

Винни был самый лучший.

Теперь Бенни был лучшим.