В провале симфонии сошлись многие обстоятельства: собственные композиторские просчеты юного автора, плохое исполнение (дирижировал Александр Глазунов), а также то, что приехавший из Москвы Рахманинов был в Петербурге чужаком. На этом концерте собрался весь музыкальный и журналистский бомонд обеих российских столиц, поэтому премьера симфонии получила большой резонанс.

Это очень поучительная история о том, какую огромную силу поражения может иметь печатное слово. Русская критика в те времена была, по выражению одного из ее тогдашних представителей, «боевая, суровая и неумолимая», а по форме довольно резкая и бесцеремонная, и то, что прочитал Рахманинов в прессе на следующий день, потрясло его до глубины души. Как писал позже сам Рахманинов, «[я] был подобен человеку, которого хватил удар и у которого на долгое время отнялись и голова, и руки…» Самым тяжелым последствием этой критики стало то, что он полностью утратил веру в себя.

Разочарование в самом себе сопровождалось полной апатией к жизни вообще. Каждый день давался ему с невероятным трудом, ничто не радовало и не имело смысла. Он жил и работал через силу и временами впадал в приступы «черной меланхолии», как он это называл. Два года он не мог ничего написать, чистый лист нотной бумаги внушал ему страх. Утрата творческого дара означала для него потерю личности.

Когда стало очевидно, что психическое состояние Рахманинова угрожает его жизни, близкие устроили ему встречу с московским доктором и музыкантом-любителем Николаем Владимировичем Далем, который совсем недавно прошел курс обучения психотерапии в Европе.

В процессе почти ежедневных сеансов (они продолжались около трех месяцев) Даль с помощью бесед и гипноза внушал своему пациенту уверенность в том, что он обязательно напишет свой самый лучший фортепианный концерт. Рахманинов до конца жизни был благодарен Николаю Владимировичу Далю за то, что тот научил его «мужаться и верить». Закономерно, что именно ему он посвятил этот «посткризисный» концерт. Ни один другой психотерапевт, включая всех мировых звезд психиатрии и самого Зигмунда Фрейда, не мог бы похвастаться таким великолепным доказательством успешности своей методики.

Труднее всего Рахманинову далась первая часть, поскольку первое слово, открывающее новую жизнь, должно было быть особым. Он дописал ее в последнюю очередь, когда уже были готовы (и даже исполнены публично) вторая и третья части.

Вряд ли можно придумать что-либо более впечатляющее, чем гениальное в своей простоте вступление ко Второму концерту. Девять постепенно нарастающих колокольных ударов — аккордов солиста — в полной тишине обладают гипнотической мощью внушения.

Идею этих аккордов Рахманинов взял (возможно, как талисман — на счастье) из окончания своей ранней прелюдии до-диез минор, которая когда-то принесла ему очень большой успех. Только из затухающей последовательности он сделал нарастающую.

У каждого пианиста, исполняющего этот концерт, есть свое собственное представление о том, как сыграть это вступление. Примерно так же, как у каждого большого дирижера есть своя, личная интонация для начального «татата-там» (мотива судьбы) в Пятой симфонии Бетховена. Достаточно послушать несколько разных исполнений, чтобы в этом убедиться. Сам Рахманинов (сохранились записи его выступлений) играл начало своего Второго концерта очень сдержанно. Но при этом он не раз говорил, что его музыка открыта для любых интерпретаций, если за это берется талантливый музыкант.

Второй концерт — это полное собрание шедевральных мелодий Рахманинова. Природа наделила его даром высказывать свои мысли в темах необыкновенной красоты и выразительности. Среди них есть совершенно уникальные, типично рахманиновские, с фирменным сочетанием суровой простоты и напевности.

Как, например, та, что звучит в первой части сразу после колокольного вступления. Невозможно понять, почему ее аскетичный, очень русский мотив (то ли песня, то ли древний церковный распев) отзывается в нас ощущением какой-то глубокой правды жизни.

Медленная вторая часть — это прекрасный рахманиновский сад тонких музыкальных наслаждений и такой бескрайней славянской задушевности, которую вряд ли можно найти у кого-то еще, разве только у Чайковского — кумира Рахманинова. Здесь есть та интонация сокровенного, тайного счастья, которое не выскажешь никому, кроме страницы своего дневника. Эту часть композитор выстроил так, что перед нами как будто бы медленно разворачивается перспектива чудесного русского пейзажа, написанного художником в счастливые часы любви и вдохновения.

Кстати, самое ее начало (то место, где фортепиано тихо начинает магическое плетение звуковых узоров) Рахманинов взял из написанного в семнадцать лет Романса для фортепиано в шесть рук. Этот Романс он подарил трем сестрам Скалон, своим дальним родственницам и верным подругам в память о первом его счастливом лете в тамбовской Ивановке, которая впоследствии станет для него родным домом и самым любимым местом на земле.

В быстрой и энергичной третьей части тоже есть еще одна прекрасная, очень страстная лирическая мелодия, воспевающая упоение любовью и красотой этого мира. Это и есть главная мысль концерта, символ вновь обретенной веры в жизнь.

Кстати, коллекция роскошных мелодий этого концерта легла в основу многочисленных инструментальных блюзов и эстрадных песен after Rachmaninoff в исполнении звезд американской (и европейской) поп-сцены от Фрэнка Синатры до Делин Сион.

При всех лирических откровениях этого концерта Рахманинов никогда не впадает в сентиментальность и поэтическую экзальтацию. Во всем здесь чувствуется сильный характер и воля. Энергия преодоления просто кипит в этом концерте. А в самом его конце, где музыка эффектно тормозится коротким ритмическим мотивом, Рахманинов как будто бы ставит свою личную печать победы.

Нельзя сказать, что в последующем Рахманинову не приходилось читать о себе уничижительной критики. Не все его сочинения принимались публикой, и далеко не все считали его великим русским композитором и пианистом. Часть критики вешала на него ярлык ретрограда, эпигона Чайковского и сочинителя красивых мелодий для кино и парикмахерских. И хотя рана от провала Первой симфонии иногда давала о себе знать, с того времени, как Рахманинов написал свой Второй концерт, он научился «не оспаривать глупца» и твердо держать свою генеральную линию.

Второй концерт стал локомотивом последующего успеха Рахманинова. С самого первого исполнения он вызвал единодушную любовь и восхищение. Рахманинов сыграл его бесчисленное количество раз. А когда ему пришлось в 1918 году уехать из России и в возрасте сорока пяти лет заново начинать свою пианистическую карьеру, именно Второй концерт (в паре с Третьим) стал главной позицией его репертуара, беспроигрышной ставкой на успех.

ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ СОЧИНЕНИЙ РАХМАНИНОВА С ОРКЕСТРОМ:

Концерт № 3 ре минор — второй из двух самых знаменитых концертов Рахманинова. Он был написан с самую счастливую пору жизни композитора большой, виртуозный, наполненный энергией и любовью к жизни.

Вариант исполнения: Михаил Плетнев и Российский национальный оркестр, дирижер Мстислав Ростропович.

Рапсодия на тему Паганини — великолепные вариации для фортепиано и оркестра на самую известную тему 24-го каприса Паганини, сделанные с огромным разнообразием и ритмической изобретательностью. Широко известна и часто цитируется 18-я вариация из этого сочинения — чудо любовной лирики и мелодической красоты Рахманинова.

Вариант исполнения: Борис Березовский Уральский государственный филармонический оркестр, дирижер Дмитрий Лисс.

Третья часть Второй симфонии — еще один лирический шедевр композитора.

Вариант исполнения: Королевский оркестр Консертгебау (Royal Concertgebouw Orchestra), дирижер Владимир Ашкенази.