– Я не стану больше реагировать агрессивно.

– Не агрессивно. Тебя это, скорее, обидело. Задело? – Мира суетливо заправила за уши свои влажные после душа волосы. – Не то чтобы мне не нравилась твоя щепетильность. Тебе это даже идёт. Она очень трогательна и красива, и… Не знаю, зачем я затеяла эту тему.

К счастью, Теодор уловил суть в путанном потоке слов.

– Я до сих пор не понимаю, что тебя так удивляет. Я не делаю ничего особенного. Это лишь проявление уважения.

– Я тоже уважаю своих друзей, например. Но у меня нет потребности окружать их постоянным комфортом. Это уже не уважение, а какое-то превозвышение…

– Так и есть. Ты ведь женщина. Как мне ещё себя вести с тобой?

Вот ты и завёл себя на скользкую дорожку.

– Женщина, значит?

– Нежная женщина, – он улыбнулся.

– Нежная женщина. Что ещё за гендерные шаблоны?

Теодор мечтательно засмотрелся куда-то вниз.

– Ты современных взглядов и против неравенства полов, – констатировал он спокойно.

– Конечно. А ты нет?

– И не возьмёшь фамилию мужа, как это модно сейчас?

– Возьму, но только если она будет красивой, – Мира решила повторить вопрос: – А ты нет?

– Возьму ли я фамилию мужа?

– Ты не современных взглядов? – она выделила издевательской интонацией последние два слова.

– Отчего же нет. Но не назову себя профеминистом. Я ведь ничего для этого звания не делаю.

– Не обязательно что-то делать. Достаточно иметь общие с идеологией движения взгляды. И не поступать с ними вразрез.

– Изначально это не моё пространство, и моего мнения там не спрашивали.

– Не скромничай. У каждого человека сложится отношение к любому социальному течению.

– Разумеется, я против гендерного шовинизма. Но мне не нравится, как люди всё сейчас извращают. Как они понимают значение понятия «мы равны». Но высказываться негативно об этом – дурной тон сегодня.

– То есть, ты из тех, кто считает стеклянный потолок – пережитком прошлого? Или, может, толпу женщин, которые выходят на улицу и не боятся ни тюрьмы, ни драки? – Мира поймала кураж, начав говорить ораторским голосом Ричарда Львиное Сердце. – Суфражистки вчера выбивали гражданские и политические права, бунтовавшие против патриархальной тюрьмы. А сегодня борются со снисходительной и уничижительной манерой разговора с женщинами. С теми, кто использует в разговоре с ними упрощённые формулировки и игнорирует дискриминацию по половому признаку. Ты против людей, которые шли и продолжают идти наперекор течению? Ты против людей, которые каждый день доказывают, что женщины – стихия?

Под цунами её выступления Теодор завис.

– Разумеется, нет.

– Но?..

Теодор не понимал, всерьёз ли Мира наседает на него. Он то скованно улыбался, то становился серьёзным.

– Но ты видишь разницу между мужчиной и женщиной, – с нетерпением подсказала Мира.

– Если честно, то да, – признался он немного напряжённо. – Исключительно в одном моменте.

– И в каком же?

– Измены. К женской и мужской я отношусь по-разному. Мужчина делает это от скуки. Женщина же изменяет сердцем. Она принимает это решение не просто так. Значит, ей что-то не нравится.

– И при этом вас всё равно назовут ловеласами, а нас – шлюхами.

– Это в корне неправильно. Но речь не об этом же сейчас.

– Ага, речь о том, что ты только что почти признал, что мужчина – это слабак и флюгер, не способный к самоконтролю. Зато женщина всегда сердцем и головой всё решает.

– Да, я думаю, это так.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Я не был женщиной. Я могу только предполагать. Как чувствую.

Ещё бы чуть-чуть, и от тяжёлого вздоха Миры сползла бы краска со стен.

– Что для тебя измена? Оральный секс? Поцелуй? Интимная переписка?

– Всё перечисленное.

– Ты бы больше расстроился, если бы тебе сказали: «Я тебе изменила, но я влюбилась»? Или: «Я изменила, но для меня это ничего не значило»?

– В обоих случаях.

– Значит, неважно, чем тебя предали: сердцем или телом. Вот поэтому твоё суждение об изменах нежизнеспособно. Какое-то вакуумное нелогичное упрямство, которое на практике не работает.

– Я подумаю над твоей позицией, – быстро вставил Теодор. – Серьёзно. Я в подобной плоскости не рассуждал.

Мира наслаждалась триумфом.

– И знаешь. Современный взгляд на вещи ты используешь как-то выборочно. С одной стороны, ты за равенство. С другой утверждаешь, что измены – это не про женщин, ведь им просто нельзя.

– Двойные стандарты обычно касаются всего на свете. Кто-то считает себя борцом за социальную справедливость, но при этом поддерживает режимы, предполагающие разделения на классовые слои. Кто-то спасает экологию, а потом вливает деньги в отрасли, которые её напрямик или косвенно разрушают. Кто-то выступает против насилия, но одобряет порно или слушает рэп.

– Я люблю рэп. Особенно рэп нулевых.

– А это сексистский жанр, изображающий похоть и унижение женщин как высшие жизненные цели. Не напрямую, но всё же ты поддерживаешь эти взгляды.

Мира усмехнулась.

– Я подумаю над твоей позицией. В этой плоскости я ещё не рассуждала.

С хмурым лицом Теодор долго что-то анализировал, подбирал более убедительные слова. Он явно не желал выставиться латентным женоненавистником с зашоренными взглядами.

– Расширение политических, экономических, личных и социальных прав женщин – это прекрасно. Конечно же я поддерживаю всё это. Но то, как некоторые современные люди трактуют гендерное равенство – вот, что меня возмущает. Иногда мужчины пользуются критерием равноправия, чтобы утереть женщине нос, «вот, получи, что хотела». Этим всячески демонстрируя своё превосходство, что у них эти женщины когда-то «отобрали». Крайне мерзкое зрелище. В этот момент он не разговаривает с тобой на равных. Он разговаривает с тобой как с мужчиной. Я же считаю, рамки всегда нужно соблюдать. Хотя бы просто потому, что перед тобой женщина.

– Тогда это не равенство. Такой расклад предполагает, что женщины всё равно должны получать поблажки. Получается, они привилегированы.

– Пусть лучше так.

Мира осуждающе уставилась на него. Галантные манеры Теодора ещё могли быть отголосками джентльменского воспитания, а позже перерасти в привычку превозвышать женщин. Но вот категоричная позиция насчёт измен – это результат чего-то личного. Самовоспитанного. Теодор даже готов выставить себя узколобом со стереотипным мышлением, лишь бы не допустить даже в теории, что женщина может изменять.

Тишина затянулась, и Теодор понял её неверно.

– Мира, я не хотел тебя обидеть. И, называя «нежной», не подразумеваю твою слабость. Или что ты хуже меня.

– Я и не думала обижаться.

Наверное, она тоже показалась ему странной, когда остро отреагировала на цветы и ласковое обращение.

Теодор хотел что-то сказать, но осёкся и добавил уже напряжённо:

– Хорошо.

Мира погладила его по щеке, давая понять, что всё в порядке. Со взглядами людей, которые нравятся, всегда находишь перемирие. И даже пытаешься отыскать в них зерно истины, просто потому, что это мнение принадлежат небезразличному тебе человеку.

– Уже поздно.

– Останешься?

– На этой неделе я была здесь четыре дня из семи.

– И?

– Большую часть недели я провожу у тебя.

– Вопрос всё ещё висит в воздухе.

Мира убрала волосы со лба Теодора, чмокнула в губы.

Не знаю, что я хочу этим сказать. Для того, кто слишком рьяно охранял свои границы, ты слишком часто жаждешь моего присутствия рядом.

– Ты сторонишься меня, – было заметно, он не хотел это озвучивать.

– Ты разве не предпочитаешь уединение?

– Я никогда его не любил. И никогда тебе об этом не говорил. Ты сама это придумала.

– А то, что твой дом находится в самом тихом районе из всех, что я знаю, ни о чём не рассказывает?

– Это дом моего отца. Какой есть, в таком и живу.

– А сам отец где?

– В Лос-Анджелесе.

– А ты, значит, здесь. Один. В большом доме, – Мира закусила губу. – Хотела бы я иметь дом отца, в котором он не живёт.