Та же Екатерина Великая, которая хоть и состояла в переписке с французскими просветителями, и которую некоторые считают «демократичной» правительницей, писала тогда: «Столь великая империя, как Россия, погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический, потому что только он один может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний, всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую всему жизнь».
Да и о жизни крестьян мы не знаем подлинные, точные факты – воспоминаний они не оставили, так как девяносто семь процентов их были неграмотными, жизнь крепостных передают достаточно условно только поздние фольклорные записи песен, былин, сказок. Историки узнают об их судьбах только через воспоминания хозяев – помещиков, которые не всегда были правдивыми. Да и как написать в мемуарах о том, что прадед-помещик имел гарем из десяти-пятнадцати крестьянских девок, а тетушка с дядюшкой истязали своих крепостных, наказывая за любую провинность, запарывая людей до смерти. Их отдавали в солдаты, где участь была еще тяжелее – людей пропускали сквозь строй, наказывая шпицрутенами за малейшую провинность, вспомните тот же рассказ Льва Толстого «После бала» из школьной программы.
А уж что творилось в семьях – рассказывать можно часами, жена полностью зависела от мужа не только у крестьян, но и у дворян. Даже знаменитый предок Пушкина, всем известный «арап Петра Великого» Абрам Ганнибал, увидев рожденную его женой светлокожую и белокурую девочку, обвинил женщину в измене, арестовал и держал в заключении одиннадцать лет в ужасных условиях. Он «бил несчастную смертельными побоями необычно», держал ее «под караулом» на грани смерти от голода, а сам женился второй раз на другой женщине.
Так что Наталья реальности жизни тогдашнего времени отнюдь не идеализировала и «французской булкой» хрустеть не собиралась, тем более булку и не знали пока – она придет позже, из заграничных походов войны 1812 года.
Дома в деревушке, куда они так лихо домчались, стояли притихшими. Это были, как Наталья поняла, те самые курные избы, которые довольно мрачно описал Александр Николаевич Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву». Крыши домиков, с кое-где торчавшей из-под них соломой, были почти полностью засыпаны, окна, затянутые льдом, светились еле видными слабыми огоньками. На улице никого не было, приезд Натальи смутил обитателей деревушки, даже дворовые собачки попрятались и только слабо побрехивали из-за углов.
Да, людей, любящих причитать о прошлой счастливой «России, которую мы потеряли», Наталья бы отправила на денек в такую деревушку, чтобы они почувствовали все «прелести» такой жизни, в отличие от обстоятельств жизни в самом захудалом современном поселке, где все имеют гораздо лучшие условия.
Чтобы попасть внутрь одной избы, женщине пришлось подняться по деревянным ступеням простого крыльца, двускатная крыша которого поддерживалась столбами, врытыми в землю. Попав в холодные сени, ей пришлось сильно нагнуться, так как дверной проем из сеней в избу был небольшим, а порог высоким. На ее удивление, потолка в избе не оказалось, дым от печи сразу поднимался к крыше. Унылые серые стены были без какого-либо декоративного покрытия, а в верхней части – черные от сажи.
Глаза женщины сразу заслезились, она стала кашлять – топили-то по-черному, весь дым от печи шел в помещение, чтобы было теплее, да и запахи тел были соответствующими. Правда, когда топили печь, открывали дверь и небольшое окошко под потолком, чтобы дым выходил быстрей. Люди в это время или сидели на полу, или выходили на улицу, чтобы дым не разъедал глаза. Но нередки были случаи, когда целые семьи угорали, задыхались от угарного газа, особенно ночью, когда дрова не успевали прогореть полностью или были сырыми. Преимущество топки по-черному в том, что малым количеством дров быстро протапливали помещение, а воздух становился жарким и сухим.
Домик был около тридцати квадратных метров, таким образом, в нем жили шесть человек, не в тесноте, но и не слишком шикарно. Спали не вповалку, дети на полатях – на деревянном настиле под потолком, хозяева на голбце около печи. Внутреннее убранство избы тоже особым роскошеством не выделялось. Каждая вещь была необходима в хозяйстве, делалась своими руками и передавалась из поколения в поколение.
Наталья рассматривала избу, чувствуя себя посетителем какого-то краеведческого музея, но для людей, в ней проживающих, она была их убежищем, центром жизни, которая в избе начиналась и в ней же заканчивалась. Несмотря на свою простоту, изба была многофункциональным жилищем, делилась на специальные зоны, каждая из которых имела свою функцию, закрепленную традицией и историей. Например, правый от печки угол назывался «бабий кут» или «середа» (середина). Здесь командовала хозяйка, все было приспособлено для приготовления пищи, здесь же стояла прялка. Обычно это место было огорожено, отсюда и слово закуток, то есть обособленное место. Мужчины сюда не входили.
Центральный, или «красный угол» избы, где сходились стены, занимали иконы, которые единственные были украшены красивыми вышитыми полотенцами – «набожниками».
В крестьянских семьях полотенца сопровождали человека всю жизнь – от рождения до смерти. Полотенцем утирались, в него заворачивали новорожденных и караваи хлеба, полотенцем соединяли руки молодоженов во время венчания и связывали руки и ноги усопшего. Полотенца обязательно вышивались, они непременно входили в приданое невесты, и по их количеству и красоте оценивались ее качества мастерицы.
В смоленской народной вышивке обычно употребляли белый льняной холст, частично затканный красными полосами, который был ведущим цветом, а уж ему подчинялись желтый и синий. Вся вышивка строилась на контрасте цветов, других сочетаний почти не встречалось, но выглядело это очень красиво.
Вообще ткань была в основном льняная, ведь Смоленская губерния недаром считалась родиной льна. Кроме одежды, из льна делали масло, достаточно вкусное и полезное, а уж на нем – разные мази и настойки. Наталья решила, что надо попробовать взять несколько полотенец на продажу или в подарки, такие вещи всегда в хозяйстве пригодятся.
Одежда крестьян отнюдь не была серой и некрасивой, напротив, многие наряды и сейчас вызвали бы интерес. Самой привлекательной была, конечно, одежда девушек, чьим традиционным нарядом, получившем повсеместное распространение, был портяк или хвальбовник, когда на юбке делалось так называемое «плиссе караваем», то есть складки заглаживались горячим хлебом вместо утюга. Такая плиссировка была очень красива, прочна, складки долго не заминались и не расходились, а при ходьбе юбка задорно покачивалась на бедрах женщины. Так и возникло название наряда – «хвальбовник» – то есть девушки похвалялись при ходьбе своей фигурой.
Неотъемлемой частью одежды крестьянок были фартуки. Их носили поверх андараков – одежды типа юбок, и хвальбовников в будние и праздничные дни. Фартуки крепились на талии с помощью завязок-лямок. Они предохраняли одежду от грязи и служили также для хранения мелких вещей. Внутренних карманов еще не было, поэтому на поясе фартука висели мелкие хозяйственные вещи, ключи, за пояс затыкался серп или другой инструмент. Пояс был обязательной принадлежностью народного костюма, без него невозможно было показаться перед людьми. Это было устойчивой традицией, берущей начало в древности, когда опоясаться – значило спасти себя от козней нечистых сил.
У мужчин одежда, как всегда, была проще и функциональнее. В комплект крестьянской одежды мужчин входили рубаха домотканого полотна, пояс, штаны-порты, лапти. Сапоги были редкостью и высоко ценились, жених в сапогах котировался очень высоко, сапоги носили редко, на праздники, порой всю жизнь, нередко передавая их своим сыновьям-наследникам.
Рубахи мужчин были простого кроя, делались прямыми – из двух или трех прямых полотнищ белого домотканого холста или ситца, или туникообразными. Мужские праздничные рубахи украшались вышивкой по вороту, распаху на груди, иногда по подолу. Вышивка в каждой деревне нередко отличалась узором, служила своеобразным паспортным маркером, по ней знающий специалист без труда смог узнать происхождение и место жительства человека.
