В комнате я закрыл дверь и повернулся к девушке.

— Ложиться? — тихо спросила Настя.

Я тяжело вздохнул. Ну чего я от нее хочу? Девчонка же еще. Да, успевшая послужить в Приказе, да, повидавшая там некоторое дерьмо, лишившаяся матери… Но девчонка же. Девочка. Которая, может, не хочет ничего решать, а хочет новое платьишко… сарафанчик.

Я обнял Настю и прижал к себе. Погладил ее по спине.

— Не буду, — прошептал я ей на ухо. Я пошутил. По-дурацки получилось. Прости.

— Эй!!! — дверь распахнулась и в комнату влетел вихрь возмущения и негодования по имени Аглашка, — А чего это меня тут, на кровати…! А ее — нет!

Настя подняла глаза и посмотрела на меня:

— Можно я ее придушу?

— Если сможешь поймать, — улыбнулся я.

И следующие полчаса в нашем сумасшедшем доме были наполнены суматохой, беготней и счастливыми визгами.

Аглашку, естественно, не догнали.

Аку, извините, еть!

А других, цензурных слов для описания ситуации у меня нет.

Той же ночью, мы с Настей, надевшее Изумрудный венец, отправились к родовой церкви Осетровских, чтобы моя ведьмочка пронзила взглядом земную толщу — чего это меня на пафос пробило? — и сказала точно, идет ли от церкви подземный ход.

Знаете что? Подземный ход — не идет. Один ход. Их от церкви отходит семь, СЕМЬ! Это точно род Осетровских, а не Кротовских тут обитал? Как они умудрились столько нарыть?!

Что характерно — в сторону Дома не шел ни один.

Ну и что делать?

Впрочем, над этим вопросом мы долго не думали — Настя сразу предложила пройти вдоль каждого хода по поверхности. Она же с помощью Венца увидит куда он идет. Возможно, один из ходов просто, пройдя немного в другую сторону, потом поворачивает к Дому.

И вот мы зашагали.

Все семь ходом расходились этаким веером, как растопыренные пальцы, если конечно, можно представить руку с семью пальцами длиной в несколько сотен метров каждый. Малый пальцевый кошмар, так сказать.

И вот, идем мы, идем… Настя почти согнувшись, всматривается сквозь землю, я оглядываю окрестности, потому что дело все же происходит ночью, можно наткнуть на какую-нибудь кочку или яму. Или на запоздалого прохожего.

В общем — оглядываюсь я, а первым опасность разглядела Настя. Кажется, я куда-то не туда смотрел…

— Стой, Викешенька, — она резко выпрямилась, так что я чуть не налетел на нее сзади. Я поднял взгляд на ее спину, потом еще выше — и через плечо девушки увидел человека. Темный силуэт, который стоял у забора и смотрел в нашу сторону. Нет, глаза у него, конечно, не светились, но я прямо-таки почувствовал этот взгляд.

А потом я узнал его.

Кондратий.

А потом Кондратий поднял обе руки, расставил их в стороны, как будто собирался нас обнять…

А потом Настя запустила в него Огненным Словом.

Клуб огня полыхнул в ее руках, скользнул вдоль улицы, пролетел над тем местом, где мгновенье назад стоял черный человек — и ударил в стену одного из домов.

Зазвенело, разбиваясь, стекло, что-то затрещало, ломаясь и падая, заголосили женские голоса невпопад, заревел, заглушая все, мужской бас, кляня всех сразу, без разбора — тот, кто по ночам бросается огнем, не был даже в первой десятке — а потом…

Потом мы с Настей не дослушали. Сбежали.

— Зачем ты огнем запустила? Только людей потревожила. Лег ты поспать у себя дома, все тихо и спокойно и тут вам здрасьте, подарочек, незван-неждан-негадан.

— Это же… это же Кондратий, — перевела дух Настя.

— Ну так и что? Постоял бы, посмотрел. Что бы он нам сделал? В прошлый раз он вообще сбежал.

— А в этот раз, — фыркнула Настя, — Он начал читать Мертвое Слово. Если бы я не сбила его…

У меня по спине холодок пробежал. Мертвое Слово — это неприятно. Это очень, мать его, неприятно! Это убивающее заклятье и, что самое поганое, защиты от него нет. В чей адрес это слово произнесли — тот, считай, покойник. Если бы не Настя…

И пусть для большинства людей Мертвые Слова проходят по разряду сказок и страшных историй — Настя клялась, что они существуют. И есть люди, которые их знают, страшные люди, могущие убить любого.

И одного такого человека мы только что встретили.

Вот только…

Человека ли?

Да, поначалу мне показалось, что Кондратий просто исчез за мгновенье до того, как до него долетел настин файербол. Но теперь, вспоминая произошедшее, я твердо уверен.

Он не исчез. Он провалился сквозь землю. Буквально.

— Вот здесь… кажется… Нет, вот тут.

Настя чуть поправила красный шнурок, который, извиваясь на столе, символизировал тот самый подземный ход, который она видела сегодня ночью. Шнурок, извиваясь, тянулся от перевернутой кружки, которая изображала церковь, в сторону нескольких прямоугольников, вырезанных из ненужных кусочков ткани. Прямоугольники изображали дома, под которыми прятался тот самый ход.

Если вы думаете, что составить план окрестностей, в которых мы встретили Кондратия, это прям плевое дело — то вы еще никогда так не ошибались. Думаете, так все просто? Берешь бумагу… Ага. Нет здесь бумаги! Вернее, есть, конечно, но на всякие глупости, типа рисования планов моими кривыми лапками, она не расходуется — слишком дорога. Что берем? Доску? Узкая. Прямо на столе? Получишь по шее от тети Анфии — рисовать на столе на Руси, все равно, что в двадцать первом веке… хм, даже так навскидку не придумаешь сравнения, в моем бывшем мире нет вещей, которыми были бы неприемлемы для всех, обязательно найдется кто-нибудь, кто заявит, что вот в этом ничего плохого не видит, и лично он регулярно так делает и всех остальных призывает. А на Руси такие вещи есть, и одна из них — стол. Не рисуют на столе, и ножом его не режут. Потому что это — неправильно. Неправильно — и никому в голову не придет выяснять, почему это неправильно или специально нарушать «этот глупый запрет».

Ну, как я выкрутился — вы уже поняли. Так даже и проще: чем перерисовывать неправильно обозначенный дом, проще сдвинуть на нужное место квадрат из ткани. Правда, тут всплыла другая сложность, которая мне и в голову не приходила. Никто здесь, и мои девчонки в частности, не могут понять, почему вот этот прямоугольник изображает именно этот дом. А я не понимаю, почему они этого не понимают! Потом до меня, наконец, дошло — когда ты изображаешь дом прямоугольником, фактически, ты изображаешь этот дом сверху, с высоты птичьего полета. А кто здесь летал над домами? Никто. Мои девчонки — точно нет. Даже Настя, хоть и ведьма, на метле летать не умеет. Поэтому для них дом должен быть обозначен либо кубиком, то есть, не плоской фигуркой, а имеющей еще и высоту, либо изображением фасада. И это не их личная бестолковость — здесь даже официальные карты городов рисуют таким образом, каждый дом нарисован так, как он выглядит, с окнами и дверями. Потому что, как я уже говорил, сверху эти дом никто не видит и, чтобы можно было связать дом на карте и дом в реале нужно изобразить его так, как его видит человек, стоящий на земле. А что видит такой человек? Правильно, фасад. Вот фасады и рисуют.

Но мои девчонки в конце концов уловили концепцию, мы выложили на столе схему города и начали вычислять, где и куда идут подземные ходы.

Мда. Столько возни — а толку, по сути, и нет. Ни один из ходов не идет к Дому, и даже не отклоняется в его сторону. Возможно, потому, что мы с Настей до явления злобного Кондрата успели рассмотреть буквально самое их начало. А, возможно, потому что мы исходили из неверных предпосылок — это что, я такую умную фразу завернул? — и ходы, идущие из церкви, никак с Домом не связаны. Но последнее — маловероятно. Я подозреваю, эти кротовые норы — осетровые норы, да — идут под всем городом. И к фамильному особняку не подходят? Вряд ли, вряд ли.

Нужно продолжить исследование, увидеть, куда идут ходы дальше. А с этим — затык.

Днем бродить с Венцом на голове… Даже не знаю, с чем сравнить. Учитывая его ценность — это все равно, что гулять по ночному Бутово, подсвечивая дорогу четырнадцатым айфоном, и помахивая прозрачным пакетом, набитым пачками с деньгами. А ночью… Ночью-то как раз безопаснее, в темноте никто Изумрудный Венец опознать не сможет, а от любого банального грабителя мы отобьемся. Было бы безопаснее. Если бы не явление Кондрата.