— Ты девка заботливая, но свадьба-то твоя. Не лучше им отдельно справить?

— Отдельно она гордая, не станет праздник опосля затевать.

— Раз так, рада за неё. Девка хорошая. И Серёга твой, хоть взрывной, но надежный.

— А-то ж! Между прочим, если бы не он, я бы в столице нахлебалась.

— Так, что звонишь-то? От меня чего надо?

— Ну… что-то тревожно за тебя с утра.

— Поэтому ты мне целых два раза на дню и позвонила?

— Поэтому и позвонила, — признается.

«Она от тебя синдром цыганки словила», — просыпается домовёнок.

— Знаешь, а ты права. Только волноваться не о чем, — неожиданно, от заботы подруги на душе становиться легче. — Сегодня в моей жизни многое прояснилось. Ты это, если что, не обижайся. Если вдруг на ваш банкет не попаду. Я ж вас со свадьбой-то уже поздравила, детишек здоровых нагадала. А остальное, оно приложится. Главное, что у вас взаимное уважение в семье сильное.

— Ты там Степашку нашего сильно только не прессуй. Он ведь тебя выбрал. Терпит твой характер. С тобой же не каждый выдержит. Помни об этом. Отношения — это работа с двух сторон, а не с одной. И на банкет приходи в вечернем платье, как все, а не в своих юбках на три солнца. Поверь, мне с моими вещами тоже нелегко прощаться было, но большинство местных по одежке оценивают. А Светочка и вовсе говорит, что о благосостоянии мужчины нужно судить по его женщине. Так что придётся нам подруга, чтобы не позорить своих мужиков, с любимыми вещами расставаться.

— Ладно, подруга, готовься к свадьбе, увидимся. Тут у меня параллельный звонок, — сбрасываю.

Я не соврала. Это Степан названивает.

Не стала строить из себя гордую. Будет считать, что пережила. Есть что сказать, пусть говорит. Зато больше названивать не будет.

— Ты куда убежала-то? Ужин стынет, — в этом весь он.

Вот понял же, что я всё услышала. Почти ни шанса, что он не заметил, как я хлопнула дверью.

— Куда пропала? Да к родителям твоим решила наведаться. Мне твоя сестра адрес смс-кой сбросила. Познакомиться ж пора. Вот сейчас как раз у входной двери стою.

— Моди! Не смей! — паническое!

— А что, если посмею? — я, с интересом. Даже задор какой-то во мне проснулся.

— Моди, — вздыхает, — кажется, мы это уже обсуждали. Я сам познакомлю вас в нужное время.

— И когда оно бы наступило, — это время? После того, как ты наиграешься?

— Я сказал, не смей нажимать на звонок! — в его голосе предупреждение, грозящее… а чем он мне вообще способен пригрозить.

Становится смешно, хотя ещё одновременно и больно. Грудь сдавливает.

— И что в этом такого? Ответь?! — требую.

— Ладно. Давай по-другому. Главное, стой, где стоишь. Хочешь, я тебе денег дам? Наличкой. Много. Я зарплату сегодня получил. Только не заходи никуда, а приезжай домой прямо сейчас.

— Боюсь, твоих денег не хватит, чтобы меня осчастливить, так что мне это не интересно.

— Моди… — с угрозой. — ты же понимаешь, что твое благосостояние зависит от меня? Я даже тебе телефон этот оплачиваю! Живо домой! — рявкает.

— А подавись! — бросаю телефон прямо в реку! Пока говорила с Валькой уже и до набережной доковыляла.

Вот и всё!

Разворачиваюсь и иду прочь от места, где стояла.

Теперь бы пожрать. А то сначала сестричка к принятию пищи не располагала, а потом и братик аппетит испортил.

Думал, я по нему долго реветь буду? Щас! Как же!

А на сытый желудок и думается лучше.

Широким жестом рукава размазываю влагу по лицу вместе с косметикой, которую для этого козла на себя каждое утро малевывала. Шмотки свои цыганские, юбочки мои любимые на три солнца сшитые, ради него на современную моду променяла!

— Как бы со психу не выбросил их, — пугаюсь.

Хорошо хоть все мое любимое на мне.

«Свершилось. Наконец, ты снова станешь собой», — подал голос домовёнок. С его характером удивительно, что в самую гущу событий не влез.

— А ты ждал, — отвечаю с укором.

«Не ждал, а ожидал. Ты ж цыганка, видела же, где темнит».

— Видела, да судьбе следовала. Ведь говорят, против нее не попрешь.

«Судьбе она следовала. Роже смазливой ты следовала. Кто сказал, что он твоя судьба, если в зеркале у тебя жених раздвоился? А это значит что?»

— Что? — настораживаюсь.

«То, что эти двое или крепко связаны или ты между ними определяться будешь».

— Да у меня ухажеров, кроме Судьби… Степана-то и нет. Лёва не в счёт, он ко мне не по любви, а от тоски тянулся.

«Ну ты, мать, даешь, а сегодняшние театралы? Визиточку-то не выронила? Забыла, что телефонами обменялись? Позвони давай».

— Как у тебя всё просто. Я ещё расставание заесть не успела, а ты мне уж ещё один стресс подсовываешь. Да и глянь на меня.

«Глянуть? Не могу. Знаешь же. Только если зеркало дашь, то пожалуй, полюбуюсь».

— Да тут и без зеркала… Ты, вон, посмотри, как люди от меня шарахаются, оглядываясь с опаской. Нет, домовёнок. Пойду я к ним такой, чтобы восхищались, а не жалели, а то и вовсе отвернулись.

«Как знаешь. Кролика-то своего озабоченного, неужто безнаказанным оставишь? Может ему это… инструмент подпортить? Чтоб ты последним ярким воспоминанием осталась?»

— Мать показывала, как, но ты же знаешь, я ни в жизнь так не сделаю. Чего грех на душу брать?

«Да, за такое…» — начал было домовёнок, но я перебила.

— Я и тебе повторю, что он сам себя накажет, когда всё поймёт. Уйду я, а вместе с тем и удача от него уйдет той же дорогой.

«Вот говорил тебе я… чуйка-то моя ещё ни разу нас не подводила! А теперь говорю, наказать надо!» — требует возмездия злющий домовёнок, но не моя душа. Мне горько. Сдавило её там, в груди, но домовёнку разъяснить нашла в себе силы:

— Да ты сам знаешь: совершивший предательство, всякую неожиданность воспринимает, как начало возмездия. Несладко ему придётся. Чем больше грехов на человеке, тем больше страхов, а где страх, там счастью места нет. Несчастным он станет… Так что не рви душу. От мести ещё никому лучше не становилось: в грязи только испачкаюсь, что не отмыться.

«Ладно, прекращай, носом шмыгать».

— Да, не шмыгаю я, — отзываюсь.

«А то я не слышу. Я ж у тебя в голове сижу, — значит в непосредственной близости к неприятному соседству».

— А ты проваливай оттуда. Совсем одна останусь и жизнь новую начну, без мужиков! И это уже от холода. Ветер поднялся. Погода в эти дни совсем не летняя.

«Никуда я от тебя не собираюсь. Радуйся, что я есть! Помнишь, как мы с тобой познакомились?»

— Да не так, чтобы, — нагло вру. Такое забудешь!

«С детства ты была особо непоседливой, наказывали часто и было за что».

— Да зря это они… Все равно ведь не помогло, — развожу руками, задевая проходящую мимо пару. Те пялятся на меня в четыре глаза, как на ненормальную.

Ну и пусть…Они за сегодня не первые.

Мне вообще не до них. Я слабо улыбнулась, вспомнив детство. Ведь у меня всегда всё в жизни было вопреки. Я ж с пелёнок милиционером мечтала стать. Все знали, и все посмеивались над моими мечтами. Шутили, что место мне в милиции, но по другую сторону решётки. Это здесь полиция, а у нас в деревне участкового до сих пор милиционером кличут. Так вот, какой милиционер без двустволки времен Великой Отечественной, доставшейся от деда?!

Ну и мне хотелось настоящим милиционером себя почувствовать! Стащила я её… Прямо из штаб-квартиры милиции — то бишь из избы егоной…

Вальке показывала, когда застукали. Её родители отмазали, а нас тогда в сарае заперли на три дня, погрозившись держать на одной воде. В маленькую форточку сарая кружка еле пролезала.

«Мы с тобой тогда и познакомились, и подружились», — добавляет домовёнок.

— Сейчас подумала, что до того случая я тебя вообще не помню.

«А помнишь, что через три дня нам было так весело, что ты из сарая выходить не захотела?»

— Ещё бы! В сарае пшеница в мешках стояла, и свиная туша копченая подвешенная висела. Воды тоже вдоволь приносили, да мамка булочками и пирогами подкармливала. Мне тогда казалось, что сидели мы не в сарае, а в нашем уютном домике.