Он поспешил в другой двор, чтобы встретить их там. Но здесь его поразила иная картина: посреди двора стоял стол, а на столе лежала окровавленная свинья. Возле стола стоял человек с закатанными рукавами, с ножом в руке.

Но больше всего неожиданностей происходило вечером.

Юргенс бродил вдоль заборов, и ветви деревьев осыпали его дождевыми каплями. Он углубился в чащу домов.

На башне пробили часы, свет фонаря освещал красную кирпичную стену, по вывеске стекала вода, в окне аптеки сквозь стеклянные шары огромными красными, синими и зелеными глазами светились огни.

Навстречу шли люди в масках: паяц, арлекин, коломбина, мавр, трубочист и шарманщик.

Он услышал звук тамбурина и поспешил к нему.

Но в переулке ему встретился седой старик и бросил ему в лицо конфетти. Потом он убежал, тряся большим мешком. Вода мочила конфетти. Юргенс стоял задумавшись.

«Не то! — вздохнул он и пошел дальше. — Не то!»

Потом начали расти тени. Люди в красных плащах играли в мяч. Какие-то обручи проносились по воздуху. Юргенс метался, стараясь поймать их, и голова его раскалывалась от боли.

Каких только вещей не увидал он на улицах!

Воины неизвестного государства маршировали под проливным дождем. Телега поехала в одну сторону, а лошадь побежала в другую. Люди в одно мгновение вырастали, превращаясь в гигантов, а потом уменьшались до размеров букашек.

Иногда он, выходя из дому, видел, что толпа детей идет следом за ним. Грязными руками они показывали на него и кричали. Потом они начали швырять в него камни и грязь. Он бросился бежать, дети за ним.

Но тут же он почувствовал, что и он и дети стоят на месте, а все окружающее бежит мимо. Бежали деревья, дома, телеги и церкви. Красная башня бежала мимо, качая зеленой крышей!

И он начал смеяться, он смеялся так, что слезы выступили на глазах. Удивленные дети остановились и отошли в сторону. Он один остался посреди улицы.

Тогда он вдруг почувствовал печаль. Он шел со склоненной головой и плакал. Сердце его разрывалось от боли.

— Не то! — пробормотал он, вытирая глаза. — Не то!

Он пытался проснуться, но не мог.

Он смутно помнил еще освещенную детскую, игры в саду и бег за золотым обручем.

Он хотел бы снова вернуться в эту комнату! В эту страну счастья! Туда, под цветущую яблоню!

Он попытался, но больше не нашел двери. Он знал, что она скрыта за мебелью и под обоями. Поэтому он вытащил шкафы и кровать на середину комнаты, но все равно не нашел двери.

Тогда он принялся срывать обои со стен. Кое-где стена была изъедена сыростью, и обои слезали большими лохмотьями. Но дальше бумага накрепко приклеилась к стене, и ему приходилось проделывать тщательную, кропотливую работу.

Прошло много времени, прежде чем стены наконец были очищены от обоев. И все-таки дверь не показалась!

Он тупо оглядел ободранные стены. В одних местах они позеленели от плесени, в других почернели от копоти. Кое-где на штукатурку наклеены были старые газеты.

Напечатанные вышедшим из употребления шрифтом, они пожелтели от времени. Высоко держа свечу, он попытался прочесть об этих прошлых временах и давнишних событиях.

Рука его, державшая свечку, задрожала.

Он увидел черный крест и под ним свое собственное имя. Он умер. Неизвестный газетчик петитом на краю полосы рассказал о его жизни.

Как много надежд подавал он в молодости! Но этим прекрасным цветам не суждено было превратиться в плоды. Это была неудачная, напрасно прожитая жизнь.

Он избрал себе иные цели и иное окружение, чем от него ожидали люди. Он умер для всего творческого и действенного. Он жил только для себя — а это все равно, что вовсе не жить!

И как ужасен был его конец!

После смерти матери он снова после долгого перерыва приехал в родной город. Он жил здесь один, чужой всем, пока не пропал без вести. Через долгое время его труп был обнаружен за городом в торфяном болоте. Мир его праху!

…Юргенс сел на пол и поставил свечу рядом. Большая черная тень его упала на стены и потолок. Он долго сидел так, подняв лицо.

Да, возможно, подумал он. Быть может, сообщение в этой старой газете было правдой, а сам он ошибкой. Там правда, а он, Юргенс, лишь сон.

Разве сон непременно должен сниться кому-нибудь? Разве не может сон существовать сам по себе, как мысль существует в книге, в то время как сам мыслитель уже давно превратился в прах? Не живут ли призраки сами по себе, хотя никто не видит их и не догадывается об их существовании?

Все стало ему сразу ясно.

Только сном, только призраком был и сам он!

Он был лишь воспоминанием о себе самом, только мыслью о себе самом. Он был запоздалой мечтой, в то время как мечтатель уже давно исчез. Страдание его было лишь задержавшимся в воздухе вздохом, дрожью листка после того, как ветер давно уже утих.

Он почувствовал, что становится плоским, словно тень, и легким, словно свет. Ему стоило лишь захотеть, чтобы переменить свое местонахождение и свой вид. Он был еще только некоей догадкой, некоей идеей.

Небо было странно освещено этой ночью. Мокрые тучи отсвечивали желтым, словно отражая какой-то невидимый свет. Землю обволокла мутная пелена.

Юргенс беззвучно передвигался по улицам. Он снова прошел через город, спустился к реке, остановился на мосту. Он долго глядел на поток.

Непрерывно текла вода в сумраке. Словно символом движения и бренности было это бесформенное вещество там, внизу: мириады водяных капель в желтом отсвете облаков.

Какая-то неведомая сила понесла Юргенса через темные улицы. Он снова очутился у кладбища.

Большие железные ворота были заперты, но двое нищих сидели перед ними: безглазая женщина и безногий мужчина в корыте. Они сидели неподвижно, наклонив головы, словно мертвые.

Но когда Юргенс прошел мимо, безногий оперся на руки, склонился к уху слепой и сказал жутким шепотом:

— Этот человек умер!

Правда, он и забыл об этом! Ведь он прочел в газете, да и все остальное подтверждало это. Не могло быть никакого сомнения, раз уже и посторонние замечали это.

Он пошел, стараясь припомнить свою прочитанную в газете биографию. Может быть, к нему были несправедливы, ведь постороннему недоступна внутренняя сущность его жизни. Но внешние события там, во всяком случае, были рассказаны правильно.

Так живо помнил он еще свою смерть.

Была ночь, низко свисали желтые тучи, лужи отражали их фосфорический блеск.

Так же, как и теперь, он был во власти странных настроений. Множество глубоких истин открылось ему внезапно. И он был таким же усталым, как и сейчас.

Вспоминая все это, он добрался до торфяных ям возле реки. В смутном свете он увидел там и сям вокруг себя черные квадратные ямы. Между ними высились черные пирамиды нарезанного торфа.

Он зашагал по узкой полоске земли между двумя ямами. Тропинка становилась все уже и уже. Она дрожала под ним, словно натянутый канат, так что ему приходилось идти с вытянутыми в обе стороны руками.

Ах, все это он так хорошо помнил!

И в тот раз было так же. Так же дрожала полоска земли и так же дурманно пахли болотные газы и торф. Как все повторяется!

Вдруг земля рухнула у него под ногами.

Он взмахнул руками, пальцы его ухватились за отвесный берег, но земля крошилась у него под руками. Он хватался еще несколько раз, но так же безуспешно. Голова его скрылась под водой. Еще несколько мгновений над водой метались худые руки, словно голые ветви дерева, потом и они исчезли.

Тучи разошлись. Над пустынной местностью поднялся светло-желтый круг луны. Он осветил два серебряных пузырька на дегтярно-черной поверхности воды.

1916

Перевод Л. П. Тоом.