— Чего ж ты радуешься своему убытку?

Посмеиваясь, Юхан промолчал. Да и как ответить, что собственная его семейная жизнь отчасти получила начало от истории с этим маслоделом и его тезкой и что за это не обидно и заплатить.

А розовое письмо сохранилось у Юхана и Юули, и они снова перечитывали его, когда оно попадало им в руки. Розовый цвет уже слинял и превратился в белый, да и запах выветрился. Но им письмо казалось прежним. Потому что оно напоминало о самых прекрасных, самых полновесных днях их жизни.

Чем больше Юхан наблюдал жизнь, тем яснее становилось ему, что тот Альфонс был все же порядочный дурак. Ничего он не знал о настоящей любви. Был он просто оболтусом, да и та Юули была ему под стать. Но этим еще не сказано, что письмо ровно ничего не значило. Главное, что оно пришло по правильному адресу. Сами по себе слова ничего не стоили, ценность они приобретали лишь в определенных обстоятельствах. Тогда они могли стать судьбой человека, как и получилось с этим письмом.

Поэтому и Юхан постепенно начал воображать, будто сам он послал это письмо Юули. Он знал, что все это несерьезно, все равно что детская игра, но почему бы не допустить эту возможность хотя бы в шутку?

К тому же эту мысль поддерживало отношение тети Анны ко всей этой истории. Для нее Юули всегда была вроде дочери, поэтому к ее мужу она относилась как заправская теща. Она до конца своей жизни не доверяла Юхану, особенно по части этого письма.

Ее суждения как бы раздваивались. С одной стороны, письмо и все связанные с ним обстоятельства становились все более таинственными, почти устрашающими. Здесь были замешаны адский соблазн, сатанинское искушение и волшебство. С другой же — за этим письмом стоял не кто иной, как этот простодушный, веселый Юхан. Она ухитрялась как-то связывать в своем воображении эти две стороны. И только время от времени ворчала, думая о зяте:

«Так-то он разумный человек, но в тот раз… В тот вечер я сразу же сообразила, как у них обстоят дела… Но, вместо того чтобы повести себя, как подобает мужчине, он, словно глупый мальчишка… Тоже мне — Альфонс!»

1944

Перевод Л. П. Тоом.

Рандер бежал уже задыхаясь. Он чувствовал, что силы его тают, но вместе с тем уменьшалась и опасность.

Сзади, правда, еще доносились отдельные выкрики: «Хальт! Хальт!» Но они исчезали в отдалении, словно хриплый лай задохшегося от бега пса.

Кругом темнели редкие молодые сосны, под ногами шуршал вереск. Он старался держаться в тени деревьев, и ему из-за этого приходилось слегка петлять. Шуршание вереска казалось ему предательски громким.

Впереди на небо ложился отсвет городских огней. И на этом светлом фоне резко выделялась темная прямая линия железнодорожной насыпи. Местность здесь понижалась, поэтому насыпь казалась особенно высокой.

«Только бы перебраться через нее!» — думал Рандер.

Это была как бы пограничная линия между большей и меньшей опасностью. По ту сторону линии как бы начинался другой мир, где, казалось, можно уже перевести дух.

Близ насыпи легче было передвигаться — на ее темном фоне трудно было бы различить человека. Поэтому он повернул направо и некоторое время бежал в этом направлении. К тому же он почувствовал под ногами тропинку, хотя и не видел ее.

Но ему во что бы то ни стало нужно было перебраться через насыпь, чтобы почувствовать себя хоть немного увереннее. Тут-то и заключалась опасность. Пригнувшись, он поднялся до половины насыпи, затем лег на землю и пополз. Песок и щебень заскрежетали под ним. Очутившись наверху, он тесно прижался к земле и протащил свое тело через рельсы. Хватаясь за них руками, он ощутил их скользкий холод. И уши его уловили гул, доносившийся по рельсам. Быть может, звук далекого поезда…

Как раз на этой прямой, словно стрела, линии он был виден с какого угодно расстояния, даже крадущаяся кошка не укрылась бы здесь. Но, к счастью, он лишь две-три секунды оставался в этом опасном положении.

Он сразу спустил ноги на другую сторону насыпи. Тут он задержался на минутку, прижав подбородок к концу шпалы, и поверх рельсов взглянул в том направлении, откуда пришел.

Низину, прилегающую к насыпи, отсюда нельзя было увидеть, но вряд ли преследователи добрались уже туда. Дальше почва поднималась, но и там глаз не различал ничего. Лишь смутно угадывалась та реденькая сосновая рощица, по которой он только что бежал. Нельзя было различить ни одного дома, лишь где-то далеко налево мелькал огонек. Но он, казалось, передвигался и временами пропадал. В той стороне находилось шоссе, и это, возможно, были фары проезжавшей машины.

Рандер на руках спустился до середины насыпи и затем снова поднялся на ноги. Но едва он очутился на самом низу, как его окружил густой туман. Он еле успел приметить перед самыми своими ногами широкую канаву, черневшую водой.

Он снова повернул влево и пошел по краю канавы.

Там за нею опять расстилалась низина, покрытая темневшим кустарником. И Рандеру вспомнилась картина, запечатлевшаяся в его сознании при проезде по железной дороге: там тянулись огороды городских жителей. Своим однообразным простором они, казалось, сулили известную безопасность.

Канава кончилась, и Рандер тотчас же попал на дорогу, ведущую в глубь садовых участков. Это была как бы главная магистраль, от которой в обе стороны ответвлялись меньшие тропинки.

«Надеюсь, у них тут нет сторожа?» — мелькнула у Рандера мысль. Едва ли, успокоил он себя. Было такое время года, когда ворам здесь еще нечего взять.

Он прошел немного по главной магистрали, затем свернул. По обе стороны чернели грядки, там и сям возвышались прясла и кусты. Было как-то жутковато шагать по этой темной пустоши. Стояла полная тишина, и именно это побуждало к особенной осторожности. Туман, правда, поредел, но все же сырость холодила лицо, проникала сквозь одежду.

И вдруг он почувствовал усталость, словно только что обнаружив ее. Он почувствовал, что у него ноют руки — он столько раз подтягивался и переваливался через заборы — и что в ногах тяжесть — он слишком долго бежал по равнине. Во всем теле он ощущал слабость, изнеможение.

Надо было остановиться, отдохнуть минутку и подумать, что теперь предпринять…

Он стоял как раз возле маленького строения, какие он приметил и раньше, проезжая. Это были сколоченные из досок сарайчики, где хранились инструменты и всякий хлам. А некоторые из владельцев этих сарайчиков проводили в них даже конец недели и свободные дни.

Он подошел к сараю и обшарил дверь. На ней висел маленький замок, который даже на ощупь показался ему жидким. Небольшое усилие — и одна скоба выскочила, замок висел теперь только на одной.

Рандер вошел и сразу же споткнулся в темноте обо что-то мягкое, лежавшее на полу. Пошарив руками, он обнаружил кусок материи, разостланной на сене и на сухих ветках. Он сел и вскоре даже прилег, когда оказалось, что места хватит.

Здесь все же можно лучше отдохнуть, чем в этом противном тумане, на сырой земле… И даже как будто безопаснее…

Но последняя мысль опять насторожила его. Кругом была кромешная темнота, глаз ничего не различал. Но прямо против него виднелись два пятна посветлее. Одно было узкое и длинное — щель приоткрытой двери. Другое четырехугольное, величиной с ладонь, — незастекленное окошко.

Рандер встал и закрыл дверь. Подумал с минуту, потом высунул руку в окошко до самого плеча. Нащупал висящий замок и с трудом всунул скобу в ее старое гнездо. Все это он проделал скорее инстинктивно, чем сознательно.

Он снова растянулся на тряпье, почувствовав вдруг такое одиночество и покой, как будто все недавнее отступило куда-то в неизмеримую даль.

Теперь лишь отдохнуть немного, собраться с мыслями, взвесить положение…