Красноносый капитан в очках, нагнувшись над поручнями, следил, как пришвартовывается судно. Вот оно так треснулось о причал, что на палубе загремели молочные бидоны, капитан что-то крикнул вниз кочегару, потом из-за кормы донеслось сердитое урчание воды. Выдроподобный вытащил сходни и кинул их одним концом на причал. Обычно он этого не делал — и так вылезут, на билете не указано, что полагается помогать пассажирам высаживаться. Вот если надо сходить даме или корове — тогда дело другое. На высоких каблуках да на скользких копытах не так-то оно просто. Тут нужен тонкий подход — гы-гы!

Коров на этот раз не было, зато были дамы. Вот они уже встали рядком все трое со своими узлами. И уже первая, самая длинная, ставит свою красную лаковую туфельку на грязные сходни, но тут же оступается и, зашатавшись, визжит. Выдроподобный успел все же предупредительно протянуть руку. Дама изящно оперлась на нее одним-единственным пальчиком и просеменила на причал. Там она обернулась, сделала легкий книксен и сказала со светской улыбкой: «Thank you!»[5] Выдроподобный галантно передвинул табачную жвачку с одной стороны рта на другую и занялся остальными дамами.

Тем временем берестяная торба неуклюже перебрался через борт на палубу. Он отнюдь не был уверен, что износ трапа входит в стоимость и его билета. А выдра, высадив дам, с грохотом перетащил на причал три-четыре пустых бидона.

Очки в железной оправе следили за всем этим весьма сердито. Потом капитан вытянул руку и дал первый гудок. Раздался рев пара, отзвук которого, покружив над островами, пропал в лесу. Капитан взглянул на часы: еще две-три минуты. Казалось бы, кто там может появиться из-за этих сосен, но стоит отчалить раньше, как наверняка поднимется крик. Ведь даже в здешней лесной глуши могут найтись акционерные совладельцы этого корыта. А тогда дело плохо.

Капитан с утра был не в духе. Голова гудела еще от вчерашней выпивки и от сегодняшних передряг. И погода была какая-то кислая, унылая — ни дождя, ни солнца, даже и рассердиться на нее нельзя по-настоящему. Словом, все как назло!

Пароход ждал, тихо поплескивая водой у причала, а вместе с ним ждали и три дамы. Они, понятно, хотели дождаться отхода судна, чтобы помахать ему вслед. Точь-в-точь как большому пассажирскому кораблю, — это так элегантно и красиво! Так они и стоят там рядком, словно три царицы Савские, все в одинаковых платьях и с одинаковыми плоскими лицами. На них черные блестящие шляпки с грузом фруктов, отсвечивающих желатином, черные платья, усеянные блестками, на ногах пронзительно-красные туфли. Наряд не очень-то подходящий для дороги, но если уж показываться на люди, так в полном блеске. «Ни дать ни взять — сливки голливудского общества», — подумали они про себя, оказавшись утром в островном городке. Высокомерие и в то же время снисходительность, с какими они поглядывали на пароход, на причал и на всю эту местность, показывали, что они во всем отдают себе отчет. Ах, они привыкли в большом свете совсем к другому, но что с них спросишь, с этих отсталых сородичей!

Так они и стоят — одна держит желтую клетку с попугаем, другая — сверкающий патефон, а третья — огромную дамскую сумку красного цвета, на которой вышит пляшущий Микки-маус. Они стоят, гордо вскинув головы, на их лицах застыла величественная улыбка. Время от времени перекинутся словцом-другим, но о чем они говорят, на пароходе не слышно, слышно только, что говорят по-английски. Попугай, видно, замерз — он сидел, нахохлившись, на жердочке и помалкивал.

Зрелище это раздражало и злило капитана. Он снова поднял руку и дал яростный гудок. И глухой рев, закружившийся над водой, отвлек его мысли от окружающей действительности.

О да, он тоже мог бы стать капитаном большого океанского лайнера и с его командного мостика обозревать орлиным взором лес мачт. Нью-Йорк и Ливерпуль, Гамбург и Марсель… Отутюженные брючки, виски и гаванская сигара… Здесь, на севере, — родной дом и семья, а во всех концах света — любовные интрижки… Да, нечто подобное рисовалось когда-то и ему. И все это могло бы осуществиться. Но вышло иначе, и вот он всю жизнь шлендает на своем корыте между этих чертовых островков, перевозит деревенских баб, поросят и молочные бидоны. А всей команды у него — лишь эта выдра да другое такое же двуногое в машинном отделении. Где уж там первый штурман, второй штурман, кают-компания и курительный салон! Тьфу!

А тут еще эти царицы Савские! Как только сели, сразу напыжились, распушили хвосты, изобразили на своих плоских физиономиях светскую улыбку и стали обращаться к капитану только по-английски. В свое время он тоже слегка занимался английским, да на черта здесь это нужно! Так и забыл все, только и удержалось в памяти что «yes» и «no». Да разве он не узнал этих дамочек с их английским языком? Всего-навсего кухонные девки, приехавшие из Америки погостить в родных краях. Хотят поразить эту лесную глушь своими патефонами, попугаями да тонкими манерами. Глядите, мол, как живут в богатой и шикарной стране Америке!

И, разъяренный вконец, капитан в третий раз дернул рычаг сигнала. Выдролицый втащил сходни и крикнул, повернувшись к причалу: «Ахой!» Но поскольку там, кроме трех див, никого не осталось, то это и не привело к желанному результату. Дивы, правда, зашевелились, но оказались способны лишь на жалобное «yes — no». Берестяная торба, сознававший свою причастность к тому, что петля конца была накинута на тумбу, тоже издал жалобный возглас и даже был готов вылезти на причал. Но тут выдролицый выскочил сам, освободил конец, швырнул его на палубу и вспрыгнул вслед за ним обратно.

Тогда савские барыни вновь приняли величественные позы, вытащили носовые платки и, дождавшись соответствующего, по их мнению, момента, вскинули руки и закричали хором: «Good-bye!»[6]

Капитан остервенело задвигал челюстями. Дьявольщина, раз уже тут пошел в ход язык властелинов морей, так и он не отстанет! Взгляд его упал на сверкающий патефон, и ему вдруг что-то вспомнилось. Капитан выпятил грудь и гаркнул вниз кочегару:

— His master’s voice![7]

Бог его знает, что об этом подумал человек внизу, но машина, во всяком случае, заработала. Судно отвалило от причала, сделало полукруг и пыхтя поплыло вперед как-то боком, словно собака. А на причале, между свай которого заплескались поднятые пароходом волны, стояли три чуда Нового Света и махали руками. Даже попугай проснулся, забил крыльями и заверещал вместе со всеми:

— Good-bye! Good-bye!

Внезапно в капитане проснулось слепое ожесточение: а не предоставить ли этой старой калоше плыть самой по себе? Чтобы ей больше не огибать эти проклятые мысы, а мчаться напрямик полным вперед! Порывом урагана так пронестись над отмелями и подводными скалами, чтоб следом только искры летели! Уж если всю жизнь он только ползал да петлял у берегов, возил деревенских баб да поросят, командовал выдролицыми да берестяными торбами, так пускай хоть под конец будет треск на весь мир!

Но кровь викингов взбунтовалась в нем лишь на краткое мгновение. Пароход лег на левый галс и пропал за мысом. И над водной сценой вновь простерлась серая мертвенность.

1942

Перевод Л. В. Тоома.

Дело началось с того, что кантреская Юули получила письмо.

Получила-то она, собственно, еще не письмо, а только извещение, так сказать, первое предупреждение о том, что письмо идет. А само оно было пока далеко, и до его прибытия должно было пройти еще несколько дней. На своем пути оно не раз останавливалось перевести дух, но теперь, перед концом путешествия, ему, как видно, понадобился основательный отдых, чтобы набраться сил. А тем временем распространялись только слухи о его приближении.