— Ходил опять выпрашивать деньги за гроб для лээвиского маслодела. Выдался как раз свободный денек.

— Ну и как, получил?

— Как же, держи карман! — Юхан помолчал и, понизив голос, добавил: — В волости тебе на этот раз не было письма.

Это словно разбило лед между ними. Они сели на ствол старой погнувшейся ольхи и тихо заговорили друг с другом. Говорил, собственно, Юхан, в то время как Юули с пылающим лицом глядела в сторону. Не замечая сама, что делает, она прикрыла руки, расправив закатанные, смятые рукава кофточки.

— Я, конечно, простой ремесленник, которому в поте лица приходится зарабатывать хлеб свой насущный, — говорил Юхан. — Но голым и босым меня не назовешь. А что касается пьянства, то выпить в компании я, конечно, не откажусь, но напиваться — нет. С ногой вот дело похуже обстоит — все калекой себя чувствуешь среди других.

— Болит она у тебя?

— Никогда не болела. Только чуточку покороче другой — еще сызмальства. В этом и весь ее изъян.

— Ну тогда это не беда!

Юули чувствовала, хотя и не сумела бы объяснить, что из-за этого небольшого изъяна Юхан стал ей как-то ближе, роднее.

На этом объяснение было закончено и все между ними выяснено. Но как раз когда Юхан уходил по тропинке, с другой стороны подошла тетя Анна. Приблизясь к Юули, она спросила свистящим шепотом:

— Зачем сюда приходил этот Юхан?.. Может, опять письмо принес?

— Нет, на этот раз он сказал все на словах.

У женщин особое чутье для понимания некоторых обстоятельств. Во взгляде Анны промелькнула сначала горечь обиды, но это чувство быстро сменилось растерянностью. В глазах ее можно было прочесть: с каким легким сердцем ты покидаешь меня! А затем: дай бог тебе то, чего он мне не дал! Даже слезы показались на глазах у тети Анны. И, бросив взгляд в сторону исчезавшего за пригорком Юхана, она промолвила:

— Парень он ничего, хотя иногда и выкидывает всякие фортели… Так было и с этим письмом… Но хорошо, что хоть теперь образумился!

В общем, это была обыкновенная история любви между двумя простыми людьми. Впрочем, самим участникам этой истории она вовсе не казалась обыкновенной, ведь они переживали это впервые в жизни. А что оставалось недосказанным в их беседах, то, казалось, договаривало письмо, договаривал тот вечер, когда его читали. И собственная их история выглядела почти такой же красивой, как те, что встречаются только в книжках.

В эти дни Юули, оставшись одна, часто читала письмо, которое она берегла теперь, как сокровище. И у нее было чувство, будто послал ей это письмо все же Юхан. В нем, по ее мнению, было выражено все несказанно прекрасное, что они чувствовали, но никогда в жизни не сумели и не решились бы высказать.

Но если Юули главным образом чувствовала, то Юхан и думал. Он все же больше повидал на свете и всегда стремился понять увиденное. Что это было за чертово письмо, спрашивал он себя. И чем больше спрашивал, тем больше нервничал. Наконец, за три дня до венчания, он дошел до того, что прямо спросил у Юули:

— Значит, ты не знала этого лээвиского маслодела?

Юули испуганно взглянула на него:

— Нет.

— Это правда?

— Это такая же правда, как то, что я живу, клянусь тебе всем святым, — со слезами на глазах ответила Юули.

Жизнь их сложилась так хорошо, как это только возможно у бедных людей. Юхан перетащил свой ящик с инструментами и свое немудреное холостяцкое добро в теткину лачугу и теперь уже отсюда ходил на работу. Но скоро он и на своем дворе начал накапливать бревна и другой строительный материал. Потом он к домику тети Анны и для себя пристроил горницу, а со временем и мастерскую, так что ему уже не нужно было странствовать по всей волости. Впрочем, к тому времени и семья его увеличилась.

Но еще задолго до этого, месяца через два после свадьбы, Юхану стало ясно одно обстоятельство, над которым он долго ломал голову.

Как-то он опять возвращался из волостного правления. Уже давно установилась зима, и занесенная вьюгой дорога утомляла. Усталость особенно чувствовалась оттого, что и на этот раз Юхан пропутешествовал в волость напрасно. Намаявшись, Юхан зашел отдохнуть на мельницу Ямакиви.

Он присел там на подоконнике и огляделся. В это время года особой работы на мельнице не было. Она, правда, порой шумела и гремела, но потом ход ее замедлялся и работа вовсе останавливалась.

— Ну, и этой порции конец! — промолвил батрак, вылезая из люка в полу.

Похоже было, что он ничего не имел против отдыха. Пускай у хозяина воды нехватка, для батрацкого хлеба мука все равно смолота! Он пристроился на другом окне, взял оттуда картонную коробку с табаком и принялся набивать трубку. Лицо его, запорошенное мукой, казалось невыразительным, но по глазам было видно, что он большой балагур.

Взгляд Юхана задержался на коробке, которую парень держал на коленях. Она была круглая, желтоватая, а на крышке чернела какая-то надпись. И Юхан от нечего делать принялся разбирать надпись на крышке. Сначала до сознания его дошли только отдельные буквы, но мало-помалу буквы эти начали складываться в какое-то имя. И в конце концов Юхан прочел: Юлия Раудсепп.

Юхан испуганно соскочил со своего подоконника и подошел к батраку. Но и вблизи он прочел то же самое. Тогда Юхан притворился, будто только теперь заметил надпись, громко по складам прочел ее и спросил:

— Ю-лия Рауд-сепп — кто это?

— Ах, эта? — рассмеялся батрак, запихивая в трубку самосад. — Это дальняя родственница наших хозяев или что-то в этом роде. Ну и смеху с ней было!

— Смеху?

— Ты бы и сам посмеялся, кабы увидел ее! — засмеялся парень, возясь с зажигалкой. — Явилась она сюда в гости неожиданно и грозилась остаться навсегда. Вся завитая, расфуфыренная, с накрашенными губами и ногтями, — только держись! Объявила, что разочаровалась в жизни, особенно в мужчинах, которые щедры только на посулы. В шуме мельницы она надеялась найти успокоение для своего сердца. В первый день действительно любовалась работой вала водяного колеса и говорила, что это здорово. На второй день уже соскучилась: что толку в этом вале, который только и делает, что крутится. А на третий день за ней прикатил из города такой же щеголь, как и она. Тут они прямо на глазах у помольщиков принялись обниматься. О мой Альфонсо! О моя Юлия! И удрали отсюда оба — любоваться бог знает какими еще шлюзами! А от мамзельки ничего не осталось, кроме этой шляпной картонки.

— Когда это было? — стараясь скрыть волнение, спросил Юхан.

— Точно не скажу. Но было это, помнится, осенью, когда картофель копали или чуточку пораньше.

Юхан вдруг так расхохотался, что веселый батрак с опаской взглянул на него. Тогда Юхан схватил шапку и выбежал вон. Он шагал так, что снег вихрем крутился вокруг него, шагал и громко смеялся. Только пройдя немалое расстояние, он умерил свой шаг, и мысли его приняли более спокойное течение.

Все это дало ему новый повод для размышлений. Ишь ты, сказал он себе, люди живут в разных местах, ничего друг о друге не зная и не ведая. Казалось бы, они сами направляют свою жизнь и другим до этого дела нет. И все-таки пути их скрещиваются, и они оказывают влияние друг на друга, хотя один не подозревает о существовании другого. Словно кто-то третий устраивает все это по своему хитроумному плану!..

Первой мыслью Юхана было сразу же по прибытии огорошить жену своим открытием. Но когда он представил себе ее, такую сдержанно-сердечную, молчаливо-счастливую, он не смог решиться на это. «Разве многое в нашей жизни не зависит от этой ошибки? — спросил он себя. И теперь вдруг раскрыть ее? Нет… или разве только, когда оба уже состаримся и это уже не будет иметь значения…»

И все же этот вопрос снова всплыл, хотя и другим краем. Когда Юхан пришел домой, Юули сейчас же спросила:

— Ну, получил наконец деньги?

— Где там! — махнул Юхан рукой. — Теперь выходит так, будто маслодел и не жил никогда на свете, а значит, и не помирал, и гроб ему не заказывали. Никто ничего не знает. Ну и черт с ним, для меня он с этих пор тоже не существует!