– Он понял, почему к нему нагрянули?

– Не знаю, что он там понял, но для следствия этого достаточно. Человек рыдал, испугавшись тюрьмы. Суицид – довольно популярное решение в таких случаях.

– Понятно, они сделали так, как им проще… А почему тогда так долго? – посмотрела я на электронный будильник.

– Искали лабу.

– Чего? – удивилась я. Элка насторожилась, отложила даже свой телефон, и я включила громкую связь.

– В фонде проводили уже обыск, там нет следов амфетамина, клофелина и дурман-травы. Просто готовые пачки. Но чай ведь где-то делали? Переговорили с Таисией Арсеньевной, она сказала, что он жил в доме почти всегда, особенно накануне памятных дат. Он объяснял это тем, что нужна подготовка ко всем этим мероприятиям. Настроить пианино, перечитать все тексты, короче, понятно. Поэтому они провели обыск и в доме, и в постройках.

– И что?

– В сарае всегда стоял шкаф под замком, помнишь? А, ну ты, наверно, не…

– Я помню! – перебила Элка.

– Э…

– Это Элла, ты на громкой связи, – запоздало пояснила я.

– Окей. Ну вот, Элла помнит, что там всегда стоял невзрачный зеленый шкаф, выкрашенный под цвет стен, а на нем маленький навесной замочек. Но так как утварь валялась на полу всегда, лопаты, пилы и так далее, мы не обращали особо внимания. И вот его вскрыли – старуха сказала, что не помнит, где ключ и в принципе никогда им не пользовалась, – и вот в нем нашли тоже готовые пачки, отдельно фильтр-пакеты и засушенная дурман-трава в банках. Мы тут же с Тимом открыли карту растений, и в этой деревне она как раз растет.

– Вы еще там? – удивилась я.

– М-да, утешаем Таисию Арсеньевну, ей же рассказали, что за состав в чае, который она тоже распространяла…

– Она же распространяла другой…

– Да, но и в том же экстракты растений, которые вызывают привыкание, и кофеин. Но хотя бы амфетамина нет.

– А его не нашли в шкафу, я правильно поняла?

– Не нашли. И никаких следов его в сарае и доме нет. И что-то мне подсказывает: следствие на этом завершится. Как это у них называется – «дело прекращено в связи со смертью подследственного». Все пачки они изъяли. Те, что уже проданы, скорее всего, изымать не будут. Нужен список покупателей, а старуха знает только своих. Ладно, мы погнали, уже поздно.

– Давай, пока.

Я отключилась. Затем написала Лидии с вопросом, есть ли какие-то подвижки по расследованию, и рассказала в двух словах все, что узнала от Саши.

«Тебе можно позвонить?» – спросила она. Какая вежливая, когда не тычет в нас с Бельским пушкой!

Я позвонила сама.

– Фотографии, что на флешке, оказались фотошопом, – с места с карьер начала она. – Я относила своим экспертам, они подтвердили.

– Погоди… – Я повернулась к Элле, отодвигая немного трубку от рта, – Элка, почему у тебя фотографии Павлецкого с Макаровым были на отдельной флешке? Ты знала, что это фотошоп?

Одновременно я услышала два голоса:

– Элла нашлась?! – из трубки.

И от сестры:

– Конечно!

– Как ты это поняла?

– Боже, ты, монашка, не знаешь, что это такое, редактировать свои фотографии, чтобы достичь идеала во внешности! Ты и с прыщиком можешь выложить, да и фоткаешься раз в год по праздникам! А я уже с тринадцати лет о фотошопах знаю все! Мне достаточно просто увеличить снимок, и я сразу вижу, что пиксели неправильные.

Я вернулась к Лидии и рассказала короткую версию того, как нашлась моя блудливая сестра. Потом еще попыталась добавить новую информацию, выясненную у Саши об обыске и смерти Макарова, но Лидия перебила меня:

– Знаю. Ты лучше скажи: бабушка Павлецкого никогда не говорила ничего об интернате «Рассвет»?

– Что? Не знаю. При мне нет.

– Спроси сестру. Это важно. – Я спросила, Элка пожала плечами, я передала. – Ясно. В общем, – стала объяснять Лидия, – пробили финансы Павлецкого, за неделю до смерти он внес аванс в хороший частный интернат для пожилых и инвалидов. Но он умер, и договор считается расторгнутым. По договору аванс в таких случаях организация оставляет себе. Я просто подумала, что если старушка желала переехать и быть среди своих, так сказать, у меня она, во всяком случае, вызвала впечатление гиперобщительного человека, так вот, она должна была заикнуться о том, что у нее сорвался переезд. Или она должна была перезаключить договор на свое имя, получив наследство.

– Но она этого не сделала?

– Ну, как видишь, нет, ведь она живет в своем доме. Мы даже запрос не стали официальный делать в интернат.

– А в информации о платеже не сказано, за кого он платил?

– Нет. Для этого нужен запрос, для которого нет оснований, вот в чем проблема. Есть только номер договора. Копия должна быть у Павлецкого. Я, впрочем, могу позвонить в интернат и попробовать внаглую спросить, но они могут и не дать мне эту информацию. Я бы съездила к ним, удостоверение обычно производит на людей впечатление, но больно далеко они находятся. Поэтому позвонила вначале тебе, вдруг ты слышала что-то об этом.

– Нет. Возможно, ребята найдут договор среди бумаг Павлецкого? Если они еще не уехали…

– Нет! Ни в коем случае. Одна тут уже наворовала файлов, – вздохнула Лидия, намекая на Эллу, конечно. – Я тоже не жуткий сторонник процессуального кодекса, но здесь надо действовать деликатнее.

– Поняла.

Я распрощалась с оперуполномоченной и пересказала Элле все, что услышала.

– Не было у Павлецкого знакомых инвалидов, о чьем благополучии он бы пекся до такой степени, чтобы оплатить дорогой интернат?

– Нет вроде.

Пока Элла вспоминала, я тоже копалась в глубинах своего подсознания. Мне пришел на ум момент, когда я барабанила в дверь Лидии, и она открыла, а в коридоре появилась старуха и Сергей Петрович.

– Элка, – вскочила я с кровати. – Я знаю, где лаба!

– Почти час ночи! – заворчала она, глядя на часы. – Куда ты намылилась? Родители башку отвинтят.

– С каких это пор тебя волнует, что скажут родители?

– С каких это пор ты стала как я?

– Что? – Я была так шокирована ее репликой, что даже присела обратно на постель. – В каком смысле?

– В смысле авантюризма!

– Не важно, на кого я похожа сейчас. Важно, что в данную минуту преступник может избавляться от улик.

Аргумент возымел свое действие. Уже через десять минут мы, постояв под дверью родителей и убедившись, что они крепко спят, покинули апартаменты и вызвали такси, которое вскоре, благодаря пустым в связи с темным временем суток дорогам, высадило нас за сто метров от имения Павлецкого. По дороге я успела написать Сашке, чтобы выяснить, точно ли они все уехали и точно ли бабка осталась в доме одна. Он подтвердил, что все подружки испарились еще в районе девяти вечера, и они уходили последними, уложив старуху спать.

– Ржание коня, – говорила я шепотом, пока мы продвигались к калитке в потемках, пригибаясь и натянув до подбородка капюшон от худи. У Эллы он был серого цвета (единственная неяркая вещь в ее гардеробе), а у меня черного. – Ты помнишь? Тони сказал, что ты читала весь журнал Павлецкого, когда его нашли!

– Да, читала сразу, да еще и отсканированную версию скопировала себе из компа Макарова. Я тоже заметила скрип двери в бане, но он нас с Антоном ни к чему не привел. Нужен был свежий взгляд.

Я думала долго, мы даже успели проникнуть на территорию и продвигались к бане почти на корточках, прячась за кустами. Наконец воскликнула полушепотом:

– То есть Антон специально заманил меня в баню? Проверял, пойму ли я?

– Да, только тише говори… Он сам выбил этот объект для генуборки, сам записал вас обоих, но тебе сказал, якобы бабка просила. Мы надеялись, что ты, отличница долбаная, разберешься с этим.

– А, ну я и разобралась! Спасибо, что верили в меня.

– А где ж ты разобралась? – спросила Элла, когда мы уже подошли к дверям бани.

– Увидишь.

И я медленно, боясь спровоцировать скрип, открыла дверь. Она все-таки издала протяжное ржание, но тихо, будто это был маленький пони, который пасся к тому же где-то очень далеко от дома.