– Элка, ты чего заперлась?

Это была Ирина. Черт, как не вовремя!

Забыв уже о том, что я сама жаждала с ней поговорить, я недовольно сморщилась, быстро сложила все листы и кинулась искать, куда их спрятать, одновременно крича:

– Иду! Я переодевалась!

Подбежав к гардеробу, я решила сунуть их в щель между ним и стеной комнаты, и тут заметила, что кто-то уже воспользовался этим довольно примитивным приемом и что-то туда спрятал. Что-то яркое и небольшое. Я потянулась рукой и извлекла на свет божий фотографию и какую-то открытку. Ира, не умеющая, по всей видимости, ждать, еще раз постучала, поэтому я шустренько впихнула бумаги туда же, откуда взяли эти предметы, и побежала открывать ей дверь.

– Так ты в том же! – окинув меня взглядом, заявила внимательная девушка, просачиваясь внутрь. В руках у нее были две бутылочки питьевого йогурта.

– Да, я думала, во что одеться, хочется что-то поудобнее и чтобы не жалко валяться на постели в этом, – стала я сочинять на ходу, – успела уже платье стянуть, но тут ты пришла, и, короче, я решила, что быстрее будет снова его напялить.

– Ну окей. А я решила порепетировать нашу сценку, а то вдруг за пару месяцев забыли уже!

– Чего порепетировать? – удивилась я. Боже, нужно еще раз внимательно перечитать программу на сегодня! Я надеялась, что кроме концерта самодеятельности ничего больше в этот день не будет!

– Что это? – не успев ответить на мой вопрос, она заметила фотографию с открыткой у меня в руке. Блин, я ведь сама еще не успела посмотреть! Вдруг это что-то важное для расследования? Лучше это сделать без нее!

– Да так, ерунда, – отмахнулась я, откидывая цветные картонки на прикроватную тумбочку, но бесцеремонная Ирина схватила их, усевшись на мою же кровать по соседству со мной.

В итоге мы одновременно увидели следующее: на фотографии Наталья Церковина, умершая девушка, обнимает за плечо Бельского, а он ее – за талию. На ее теле видна еще одна рука, очевидно, на снимке было трое, но…

Я не успела додумать свою мысль, как мне в ухо прилетело недовольное:

– Она меня отрезала!

– Это ты с ней справа? – догадалась я сразу.

– Да! Вот моя рука! – Я пригляделась и увидела, что один край действительно не такой ровный, как другой. Да и размер итогового снимка нестандартный. – Вот ведь влюбленная дурочка! – покачала Ирка головой.

– Влюбленная? – переспросила я и тут же все поняла. Ну конечно! Вот в чем прикол. Вот почему Саша так взъелся на Эллу за какой-то ее жестокий, по всей видимости, розыгрыш и вот почему винит в смерти Натальи. И вот почему ходит ночами на ее могилу. Выходит, он тоже ее любил?

Почему-то от этой мысли мне сделалось нехорошо, сердце заныло, и привычные мысли о том, как плохо я вписываюсь в этот мир, стали набирать обороты, втягивая меня в жуткую воронку суицидальных идей.

К сожалению, из-за депрессивных настроений я не сразу заметила, с каким подозрением на меня взирает «подруга». Она даже недопитый йогурт отставила.

– Элка, что с тобой творится? Я твоя подруга, ты можешь мне все рассказать! У тебя амнезия, что ли?

– Почему ты так говоришь?

– Потому что ты сама втянула меня в этот дурацкий розыгрыш! – потрясла она найденной мною открыткой, которую я так и не удосужилась изучить. – Сама высмеивала Натку за то, что как собачка бегала за Сашкой! А теперь делаешь вид, что этого не помнишь?

О господи! Нет, нет… Но непослушные руки уже тянулись к открытке – маленькой, розовой, в форме сердечка, которые обычно люди дарят друг другу на День Святого Валентина. Внутри было написано: «Наташенька, я все эти дни специально разыгрывал недовольство, раздражение и отстраненность, чтобы устроить для тебя самый лучший праздник! Приходи сегодня ровно в одиннадцать на пруд, тебя будет ждать романтический ужин! Твой Саша».

– «Сегодня…» – прошептала я, начиная кое-что понимать. Я ведь еще возле могилы, глядя на памятник, отметила, что Церковина умерла в день своего рождения. Теперь картина начинает проясняться. Элла выманила ее из дома на ночь глядя и отправила на озеро, чтобы посмеяться над ней! Написала записку-поздравление от лица Саши, в которого та была влюблена! С Наташей случилось что-то ужасное там, в результате чего она покинула этот свет. Немудрено, что Саша винит себя. И Эллу. То есть теперь уже – меня.

– Ой, ну перестань! Бедная моя!

Только из-за непонятных слов Ирины до меня вдруг дошло, что я реву. Слезы бесшумным потоком хлынули из моих глаз, разъедая не только кожу лица, но и душу.

Ирка прижала мою голову к своему плечу и принялась наглаживать.

– Че тебя проняло-то так? Из-за того что она открытку твою не выбросила? Ну да, будто письмо на тот свет отправили… Грустно, конечно. Но мы не виноваты, Элка! Это ж просто шутка. Ты придумала, написала. Я под дверь подбросила. Ты Сашку отвлекала, чтобы она не смогла подойти к нему с прямым вопросом, а я – ее саму по той же причине. В подружки набилась. Так-то я сильнее должна ныть и реветь, получается? Ты же не строила из себя ее подружку. Хоть я это и делала по твоей просьбе… Так ведь она же мне совала эту открытку под нос и спрашивала: «Как ты думаешь, это не шутка? Он точно придет?» Мне так сложно было не заржать, не поверишь! Хотя теперь, конечно, не смешно уже… И вот я убеждала ее, что да, серьезно, я якобы подслушала его разговор с Тимом, он, мол, влюблен в тебя и все такое… Это ж мне пришлось говорить-то ей в глаза все! Пока ты там с Саньком, хм, развлекалась… А она смотрела на меня наивными распахнутыми глазищами и переспрашивала: точно? Правда? – Слушая ее, я рыдала все сильнее и сильнее. Хотя находиться в ее обществе было все противнее и противнее… – Ну и вот. Но мы же не хотели, чтобы так все вышло! Кто же думал, что она с горя утопится?

– Чего?! – Я резко отстранилась, чтобы посмотреть на эту тварь своими покрасневшими, щиплющими, заплаканными глазами.

– Чего, чего… Ты же не думаешь, что она сама утонула, как все говорят? Хотя прудик-то с сюрпризом… Мелко-мелко, а потом сразу обрыв. Каждый год алкаши тонут здесь, как местные говорят. И называют пруд проклятым. Но это ж сказки!

Ее слова звучали будто в отдалении, и, хоть она и сидела по соседству на кровати всего лишь в десяти сантиметрах, они доходили до меня словно через километры… Всем моим естеством завладела хитрая, всеобъемлющая боль. Такая боль, с которой ты никак не договоришься, никакие сделки с совестью ею не будут приняты, она не уйдет. Да, это сделала не я. Это сделала она. Но я теперь – она и принимать должна ее целиком.

– Ты можешь выйти? – Я не могла на нее больше смотреть.

– А как же репетиция?

– Позже.

– Ну хорошо, как скажешь…

Хвала богам, через десять секунд я осталась в комнате одна.

Минут через десять раздался стук в дверь. Я все еще никого не хотела видеть, хоть и перестала плакать, поэтому молчала в ответ. Стук повторился – уже настойчивее.

– Уходите, – пропищала я в подушку, совершенно не заботясь о том, чтобы меня услышали по ту сторону.

Дверь, однако, приотворилась – всего лишь щелочка, через которую невозможно было определить, кто пришел. Я оторвала голову от подушки и с любопытством уставилась на узкую полоску коридора. Что это за выкрутасы? Если ты такой невоспитанный и хочешь войти без разрешения, ну и входи уже! Зачем приоткрывать дверь? Почему-то от этого мне стало как-то не по себе. Может, дверь открылась от сквозняка? Или от стука? А сам стучавший уже и ушел себе, отчаявшись дождаться от меня ответа. Однако что-то глубоко внутри подсказывало, что человек никуда и не ушел, а стоит, затаившись.

Я резко села.

– Кто там? – спросила громко.

Тишина.

Ну нет, меня так просто не испугать! Я решительно поднялась и отправилась к двери. Одним движением распахнула ее. Никого! Что за дурацкие шуточки?..

Я вышла в коридор, прошлась по нему туда-сюда, прислушиваясь. За каждой дверью стояла тишина, даже за Иркиной. Тогда я спустилась вниз, миновала библиотеку, за которой все еще шла репетиция, судя по звукам, и оказалась на кухне. Там была только Таисия Арсеньевна, ставившая чайник на плиту.