— Чтобы наша… кхм… совместная жизнь была выгодна нам обоим, ты должна начать уже завтра делать переводы. — Он поднял ладонь, предупреждая мои вопросы. — Я тебе всё объясню. Запомни главное — теперь рискуешь не только ты. Если тебя поймают, разоблачат, вычислят, меня повесят как укрывателя. Но моя смерть будет лёгкой по сравнению с твоей. Поверь.

Я снова кивнула. Сложно было сомневаться. Такой спокойный и невозмутимый Эйден сейчас выглядел очень встревоженно.

— Я поняла. — В горле пересохло, и я облизнула губы.

— Теперь давай займёмся твоим именем. Элина звучит красиво, но слишком необычно… для нас. Так-так-так… — он пощёлкал пальцами. — Как насчёт Линн? Немного созвучно, будет проще привыкнуть.

Я пожала плечами. Да хоть Навуходоносором пусть меня называет. От меня сейчас мало что зависит. Только изо всех сил стараться мимикрировать.

— Линн Ангрен. Теперь это твоё новое имя. Сделай так, чтобы оно впечаталось в сознание. Старое имя придётся забыть, увы. Ты должна моментально реагировать. Без заминки. Сказали “Линн” — ты откликаешься. “Мисс Ангрен” — ты должна ответить. Никаких раздумий.

— Мне нравится.

Показалось, что на усталом лице промелькнуло подобие улыбки. Но я не могла ручаться.

— Твоя история будет максимально проста. Пятикурсникам разрешается нанимать помощников. Те занимаются хозяйством, помогают с ведением бумаг, выполняют мелкие поручения. Хотя помощники ночуют в отдельном крыле, не возбраняется селить их в своей комнате. На случай срочной или ночной работы.

Я фыркнула. Представляю себе эту “ночную работу”. Эйден неожиданно усмехнулся.

— Бывает и такое. Но те, кто пришли в Академию получать знания, а не ради галочки в родовом свитке, пользуются только бытовыми услугами помощников. Для большей убедительности я бы поселил тебя отдельно, к тому же здесь, как видишь, не так много места, но рисковать я не могу. Не беспокойся, как только я тебя представлю декану, я позабочусь о приличном одеяле и подушке. Если тебе ещё что-то потребуется, запиши, постараюсь помочь.

Он замолчал, выжидательно глядя на меня. Пришло время моих вопросов.

— Я смогу отсюда когда-нибудь выбраться?

Его взгляд сменился на удивлённый

— Я же только что объяснил… а, ты не об этом. Не хочу лишать тебя надежды, но история пока не знает ни одного случая возвращения. Но если мы чего-то не знаем, это не означает, что этого не существует. Поэтому давай сперва займёмся твоей подготовкой, чтобы ты смогла хотя бы покидать комнату.

— Сколько у меня вообще есть времени? Ты ведь рано или поздно закончишь учёбу и уедешь. А помощница не может находиться здесь без того, кому она помогает.

— Три месяца с четвертью.

— Всего сто дней, — пробормотала я, но Эйдан возразил — Семьдесят восемь.

— Сколько у вас длится месяц?

— Четыре недели по шесть дней.

Просто отлично. У меня меньше трёх месяцев, чтобы что-то придумать. А я даже не знаю, с чего начать.

— А что потом? После того, как ты покинешь Академию?

— Всё зависит от того, что найдётся в нужных книгах.

Мы опять вернулись к моим обязанностям.

— Эйден, что ты изучаешь? Что именно я буду искать?

— Ты будешь только переводить. Искать буду я.

— Ты представляешь, сколько времени займёт перевод одной книги? А тебе наверняка понадобится больше. Ты же знаешь, по какому принципу пишутся научные работы. Из всей воды можно выжать тонюсенькую методичку, где всё будет по сути. Если я буду знать, что искать, тебе же самому будет удобнее.

Он поморщился.

— Надо что-то делать с твоей лексикой. Но я тебя понял. Надеюсь, и ты меня поймёшь. Но это завтра. Сегодня уже поздно для лекций.

Следующие четыре дня были неотличимы друг от друга. Эйден с самого утра уходил на занятия, к обеду приносил полную корзину еды и всё новые и новые книги. Они громоздились уже везде, так же как и мои записи. Совершенно неудобная система свитков меня доконала на второй же день и я выпросила у Эйдена нож, нитку с иголкой и чистые свитки. До сих пор непонятно, почему в мире, где уже открыто книгопечатание, до сих пор не изобрели обычные тетради. Я, как могла, сделала себе блокнот для записей. Теперь хотя бы писать было удобнее. Чернила и перо всё ещё оставляли кучу помарок, но мне было плевать. Главное, что я сама могла разобраться в своих записях. После короткого перерыва Эйден вновь исчезал за дверью, а я продолжала погружаться в особенности этого мира. Когда больше не могла впитывать новую информацию, делала перерыв на еду и бралась за латынь. Это занятие поначалу давалось со скрипом, но мало-помалу я выработала удобный способ работы. Вместо полного перевода каждого предложения сперва прочитывала абзац целиком и конспектировала содержание. Получалось что-то вроде шпаргалок, которыми мы пользовались ещё на втором курсе.

Когда я повторила вопрос касательно темы перевода, Эйден замялся. То ли сам не мог сказать, что именно он хочет найти, то ли боялся, что я не пойму. Впрочем, “замялся” — слишком плохо подходило ему. Он просто всё с таким же невозмутимым видом взял паузу и около минуты сверлил меня взглядом.

— Кровь. Всё, что может быть связано с кровью. Рецепты, поверья, легенды. Особенно обращай внимание на магию, замешанную на крови. Алхимия, проклятья, опыты на людях.

Я похолодела. Так ли безопасно находиться рядом с Эйденом? Учитывая, как высоко здесь ценится кровь таких как я. Кто знает, на какую тему он будет защищать свою выпускную работу.

— Не беспокойся. Ценность твоей крови была обнаружена гораздо позже написания этих книг. Вряд ли ты обнаружишь в них что-то, что могло бы касаться тебя напрямую. Мне всего лишь нужно знать истоки. Возможности. И если в самом крайнем случае мне понадобится кровь попаданки, я знаю куда более простой способ достать её, чем использовать тебя для этого и вскрывать тебе вены.

— Почему у вас не изучают латынь, если на ней написано столько книг?

Я поспешила сменить тему, а то от слов про вены в горле встал неприятный комок. Эйден пожал плечами.

— Это мёртвый язык. В нашем мире ею сейчас владеют не больше десятка человек. И они слишком дорожат своими привилегиями, чтобы учить других. Книги есть, а читать их некому. А вот откуда ты её знаешь? Латынь жива в вашем мире?

Я покачала головой.

— Мы учим её в университете. Хотя все книги уже давно переведены.

Его брови на секунду взметнулись вверх. Надо же, я смогла его удивить.

— Значит, у тебя есть образование. Похвально. Сколько же тебе лет?

— Двадцать. Как и тебе, примерно?

— Двадцать три. Академия принимает учащихся исключительно старше семнадцати лет. Значит, в вашем мире все могут читать на латинском?

— Нет, только историки, филологи, юристы и медики. И то не все.

— Медики — это от медицины? Целители, одним словом?

Я кивнула.

— Юристы и филологи?

— Первые занимаются судебными спорами. Вторые — изучают язык и литературу.

Он хмыкнул.

— Довольно бесполезные знания. Языку учат с ранних лет, для чего тратить время на это в университете?

— Чтобы уметь читать на латыни!

Хоть я и сама считала, что филологический факультет выпускает не таких ценных и востребованных сейчас специалистов, как технические факультеты, но презрительный тон заставил чересчур громко и с вызовом бросить последнюю фразу.

— То есть ты из филологов. Ясно.

Он вернулся к своим занятиям, а я вновь уткнулась в книгу. Внутри кипела обида, хоть я и понимала, что обижаться особо не на что. Я и сама выбрала филфак в том числе по причине “легче поступить”. На первом месте стояла любовь к чтению, на втором — не такой высокий конкурс, как на престижных факультетах, и только на третьем — желание в будущем связать свою жизнь с окололитературной темой. Стать журналистом или работать в издательстве. В семнадцать лет сложно однозначно сказать, кем ты хочешь быть. Порой люди и в тридцать, и в сорок лет с трудом отвечают на этот вопрос. Что уж говорить о вчерашних школьниках.