Сегодня последний день. Если я не справлюсь, мне крышка. Почти все, кого я знала, были уже свободны от этого креста. Нас осталось всего пятеро. Тех, кому придётся сегодня снова идти на поклон к Инквизитору. Финальный раунд. Нужно продержаться всего пару часов, и он больше не сможет надо мной издеваться. Но при мысли о том, чтобы вновь остаться с ним наедине в тесном душном помещении, у меня начинали дрожать руки. Почему Инквизитор предпочитает именно такой способ пытки, не знал никто. Бывшие до нас говорили, что это его забавляет — находиться с жертвой один на один, чтобы никто и ничто не мешало.

Я взглянула на часы. До роковой встречи оставалось три четверти часа. Накапала в стакан успокоительного, будто оно могло помочь унять панику. Решила, что оттягивать неизбежное бессмысленно и лучше всего будет быстрее двинуться ему навстречу. Собрала нужные бумаги, сунула в сумку зачитанный до дыр и бесконечно ненавидимый учебник по латинскому и поехала в универ.

Заочники. Толпа наивных первокурсников, беззаботно рассуждающих о зачёте, который вот-вот начнётся. Размечтались. Он сейчас выпьет из вас всю кровь, а что не допил — выжмет и припрячет на ужин. Но зачёт — это цветочки по сравнению с экзаменом на четвёртом курсе. Сколько мы ни пытались узнать в деканате, почему нам разбивают изучение латинского языка перерывом в целых три года, нам никто не дал внятного ответа. Что-то блеяли про вводный и более углублённый курс. Но лично я считала, что Инквизитор сам выбрал такую разбивку, чтобы к четвёртому курсу язык Цицерона выветрился из памяти студентов, и у него было больше поводов для издевательств. Инквизитор. Барыкин Ярослав Иванович. Лучший знаток латинского языка в нашем городе. Как же мне повезло, что он преподавал именно на филфаке! Лучше бы к медикам ушёл, честное слово. Но нет, крупнейший вуз города просто обязан был иметь в своих рядах эту сволочь. Высмеивание за малейшую ошибку как письменно, так и устно, коверкание имён и фамилий, совершенно фантастические требования к объёму заучиваемого материала. Хорошо, хоть палкой не лупил. Мне кажется, после его курса, разбуди любого посреди ночи — он сможет вести непринуждённую беседу на латинском хоть с Сенекой, хоть с Марком Аврелием.

Наша пятёрка не сдавших ютилась на широком подоконнике у лестницы, ожидая, когда Барыкин закончит с заочниками. Но когда он вышел из кабинета, окинул нас многообещающим взглядом и сказал пройти в соседнюю аудиторию и ждать там, я поняла, что парой часов дело не обойдётся.

Мы почти не говорили друг с другом. Всё было сказано до этого. Четыре неудачные пересдачи выжали из нас все возможные эпитеты, которых был достоин Инквизитор. По любому другому предмету после двух заваленных попыток нас бы уже ждала комиссия, но деканат позволял сделать чуть больше попыток, когда дело касалось латинского. Ходили легенды, что несколько лет назад один студент до четвёртого курса ходил на пересдачи зачёта первого года обучения. Его отчислили только после пятого провала на экзамене. Это было решение самого Барыкина. “Если вы настолько бестолковы, что не можете сдать экзамен с пятого раза, диплом в вашей жизни ничего не изменит”. Мы знали эту фразу наизусть на обоих языках.

Я села за последнюю парту и уткнулась в учебник. Я знала его наизусть, но почему-то это не спасло меня на экзамене. Под стальным взглядом Барыкина я начинала беспомощно блеять, путая окончания существительных и перевирая крылатые выражения. Полистала затёртые страницы и поняла, что могу с лёгкостью назвать номер страницы с тем или иным текстом. Отодвинула учебник и лекции на край стола и стала водить пальцем по исписанной поверхности парты. Обрывки ругательств, невнятные закорючки, неожиданно чей-то портрет в миниатюре и, конечно же, “Morituri te salutant”. Куда же без этого в аудитории латинского. Ещё пара давно заученных фраз. А вот третья, выцарапанная на столешнице мелко, но судя по глубине царапин, очень старательно. “Messias Obscura, animam meam tibi commendo et rogo te ut me a mundo mortali auferat*” Что за бред? Что ещё за Темный мессия? Перечитала фразу ещё раз и  фыркнула. Да уж, с таким преподом немудрено возжелать, чтобы тебя забрали подальше отсюда. Я сама уже была готова продать душу ради спасения. Хотя в это время, наконец, начало действовать успокоительное и мне стало немного спокойней. А потом потянуло в сон. Я вздохнула. Нужно быть полной тупицей, чтобы после бессонной ночи зубрёжки накапать двойную порцию весьма сильного успокоительного. Ладно, экзамен я вряд ли просплю. Впереди ещё не меньше часа, а если идти сдаваться последней, то и все три часа можно выгадать. Я окликнула сидящего впереди парня из параллельной группы и попросила толкнуть меня, когда Барыкин начнёт нас принимать. Потом опустила голову на руки и закрыла глаза.

Кажется, я опять пускала слюни во сне. Я высвободила одну руку и вытерла краешек рта. Вокруг было темно. А где все? Меня что, забыли? Я выпрямилась и огляделась. Ни черта не было видно. Подумала даже, что просто забыла открыть глаза. Но что с открытыми, что с закрытыми — разницы не было. Густая чернота. Не видно даже окон, в которых, даже несмотря на самую глубокую ночь, должны были быть видны отсветы фонарей с улицы.

Что за хрень? Я встала, не рассчитав расстояние, и больно задела бедром угол стола. Вытянула руки вперёд, медленно нащупывая дорогу к двери. Неужели меня и правда забыли разбудить, а потом и вовсе закрыли в аудитории? Про мобильный, оставшийся в сумке, я вспомнила, только когда уже дошла до двери. Пошарила рукой в поисках выключателя, но вместо знакомых деревянных панелей пальцы наткнулись на холодную каменную стену.

Хотела найти дверную ручку, но даже саму дверь не обнаружила. Сплошная стена. Холодная и слишком твёрдая. Развернулась, чтобы дойти до своего места, где оставила сумку, но замерла, когда из дальнего угла донеслось чьё-то чавканье. Звук был такой, будто большой пёс жадно хватает куски мяса. Воображение сразу нарисовало клыкастую пасть, из которой тянутся ниточки вязкой слюны. Нечто невидимое мне сёрбало и причмокивало, тихо урчало от удовольствия и, кажется, скребло когтями по деревянному полу. Я прижалась к стене. Холод камня соприкоснулся с влажной от пота спиной и продрал до кишок. Казалось, что ещё больше напугать меня ничего не сможет. Но когда подобные звуки, отразившись от стен, раздались ещё с двух сторон, я поняла, что сейчас готова умереть от страха. А хуже всего было то, что они медленно приближались ко мне.

Я попыталась сглотнуть, но в глотке было сухо, из глаз потекли слёзы, а в голове замелькали обрывки молитв, подслушанных, подсмотренных, но чуждых до этой секунды. Отче наш, идя долиною тени, не убоюсь я зла. Ещё как убоюсь. Господи, пусть это будет хотя бы не больно!_____________________________________________________________________________________________________________________________*Темный Мессия, я вверяю тебе свою душу и прошу тебя забрать меня из бренного мира_____________________________________________________________________________________________________________________________

Я уже не чувствовала холода за спиной, как не чувствовала себя саму, когда где-то вдалеке засветился огонёк. Чавкающие звуки прекратились, но напряжение не спало. Невидимые существа словно затаились, недовольные чужим вторжением. А огонь тем временем разгорался, приближаясь всё быстрее, и в конце вспыхнул так ярко, что я закрыла глаза руками, спасаясь от слепоты. Инстинкты ударили под коленки, и я резко опустилась на пол, продолжая прижимать ладони к глазам. Вспышка раздалась совершенно беззвучно, хотя я уже приготовилась к грохоту, который обычно сопровождает такие взрывы в кино. В полной тишине раздались чьи-то шаги, шум падающих столов и царапающий перестук когтей по полу. Недовольное ворчание, словно у собаки из пасти вырвали кость, сменилось шипением и клацаньем. Я скорчилась на полу, вжимаясь в стену. Убрать руки от моих глаз сейчас не помогла бы даже вся нечисть из “Вия”. Клацанье зубов уступило место пронзительным воплям и, наконец, всё стихло. Ко мне постепенно возвращались остальные чувства, до этого вместе со мной скорчившиеся где-то внутри, уступив место слуху. Я ощутила влагу на лице, твёрдый пол под пятой точкой. Вновь вернулся холод и боль в бедре. Кажется, я до сих пор была жива. Но открывать глаза было всё ещё страшно.