И он хранил. Уже глубоким стариком начал он задумываться над словами мудреца: неужели действительно к источнику нет доступа из-за дракона?

А может быть, мудрец понял там нечто другое? Ведь недаром он отдал ему посох на хранение. Не хотел ли он сказать, что люди еще нетвердо держатся на ногах, а когда им уже не нужен будет посох, то придет к ним вечность?

«Я должен хранить посох в назидание людям, которым необходимо излечиться от недугов и завоевать вечную жизнь?» — думал старый охотник в долгие бессонные ночи.

«Или я должен хранить его, пока не найдется герой, который откроет людям вечность?» — волновался старик.

«Или этот подарок — намек на то, что мы никогда не расстанемся с подпорками?» — пытался он успокоить себя.

«А может, там вообще не оказалось источника? — испугался однажды старик. — И мудрец понял, что вечности нет, все проходит, и нечего тратить быстротекущее время на пустые размышления?»

«Вечное вечно и без нас», — думал он, успокоившись.

«Но почему тогда люди придумали эту сказку? — и вновь покидало его успокоение. — Потому что никто не хочет умирать? Потому что мы не можем устоять перед своими желаниями… Не испытывал ли мудрец твердость человека, когда он наказывал не смотреть ему вслед?»

«Или эта сказка призывает человека в себе находить вечные зерна жизни — в вечности рода человеческого, добрых дел, чувств и слов, вечной красоты, окружающей нас…»

Видел и я этот незатейливый посох в одном маленьком улусе у подножия Золотых гор…

С восемнадцатилетним пареньком, охотником зверопромхоза, мне довелось лежать в больничной палате.

«Сколько я видел человеческих останков в горах!» — как-то неожиданно сказал он.

Горы манят человека.

Очень маленькими кажутся люди в горах. Узкая тропинка над ущельем, на дне которого гремит пенящийся поток… И никто не услышит ни шагов, ни крика.

Но в горах — золото. Однажды в пещере человек нашел множество самородков, даже стены блестели золотом. Доверху наполнил он кожаный мешок и полез наверх. Но вылезти не смог. Отсыпал он немного золота — все равно не смог выбраться… И вышел он на свет божий с одним кусочком. Пришел домой, оповестил людей, принялись искать они ту золотую пещеру, но так и не нашли: скальные пласты сдвинулись и закрыли вход. Говорят, придет время — и горы откроют тайны, предстанут в истинном своем существе. Но случится это не раньше, чем исчезнут с лица земли жадность, злоба и насилие.

Как-то двое молодых людей рассуждали о биосфере, о Мальтусе и заспорили: сколько человек может прокормить долина меж горами, например территория от Байкала до озера Хубсугул… Один сказал, что возможности полей и лугов небезграничны, земля истощается и в состоянии прокормить лишь определенное количество скота. Другой же сказал, что нельзя забывать возможности и самих гор…

В благодатное время на исходе июня, побывав в девственных лесах, только диву даешься: в каком согласии высятся рядом стройные березы и молодые сосны, лиственницы и зябкие осины и тут же ивы, черемуха, боярышник; наливаются сладким соком голубика, малина и смородина, скоро они разольются пестрым половодьем, и по нему поплывет, загребая огромными лапами, хозяин тайги — лохматый медведь, а юркий соболь пробежит меж кустиками черники, словно проверяя, будет ли богатой для него осень… А сколько разных цветов рассыпано по душистым полянам, белеют ромашки, синеют колокольчики, царственные пурпурные пионы тянутся под сень тенистых крон… Воздух перенасыщен густым терпким настоем — здесь он приобретает некую материальность, кажется, что его можно пить, что можно жить одним воздухом…

Это изобилие, перенасыщенность, разнообразие природного мира поражают, даже как-то пугают. Чувствуешь реальную взаимосвязь человеческого организма с живущей независимо от него природой: она может тебя вскормить, поставить на ноги, но и погубить посредством какого-нибудь ядовитого клеща, а то и вовсе невидимого вируса. И дитя научно-технического века, с непоколебимой верой в могущество разума, вдруг остановится на миг в растерянности: все ли познаваемо, все ли подвластно человеку, всегда ли будет в нужном для него равновесии нынешняя природа?

На многие километры тянутся темно-синие массивы кедрача. Осенью здесь появятся люди-дятлы с большущими колотушками, и на них сверху прольется дождь тяжелых шишек.

А в горных расщелинах бьют целебные источники. Из потаенных глубин идет вода, вобравшая в себя целебную силу… Когда по древним тропам пробираешься к источнику под скалой, душа как будто просветляется, сливается с очищающим тебя воздухом, наконец-то ты чувствуешь себя частью великой природы и с благодарностью привязываешь лоскуток чистой материи к древесной ветви. Ты понимаешь, что далекий предок твои не из невежества принес свой первый дар — волос из гривы коня — к священному дереву. Может быть, то был исцеленный… Я видел, как плакал человек, уезжавший отсюда уже без костылей…

В светлую лунную ночь горы кажутся хрупкими, ажурными в сетях серебряных прохладных лучей… Вроде бы они слушают, как журчит маленькая речка в низких своих берегах, неожиданно вскрикнет сонная птица на опушке, фыркнет привязанный к дереву конь и, затаив дыхание, крадется к засаде охотник — браконьер на языке закона, как легко стукнуло копытце изюбра, идущего на водопой, осторожно несущего на макушке многоветвистые рога.

Кажется, будто они слышат, как скользят в горных речках хариусы — темные стрелы в чистой бурлящей воде…

А скрежет трактора долго отдается в ущельях…

Когда-то внимали горы нашему пению, вглядывались в пестрый хоровод — ехор — вокруг костра, вместе с нами кружились в веселой пляске, эхом отзывались на девичий смех… И замолкала на рассвете последняя песня, но легкие отзвуки еще долго летали от вершины к вершине вдаль…

В полнолуние одна огромная луна сияет над миром… Отраженный свет во тьме таинственнее, чем солнечный, который привычен для нас в суете дня. А полнолуние — по лунному календарю — время особенное. Говорят, что в это время нельзя поступать плохо, творить зло даже в мыслях, а надо просветляться, очищаться душой. Так говорят старые люди.

И, глядя на тускло сверкающие в целомудренном свете горы — постигаешь смысл этого полнолунного запрета-призыва.

Чувствовал это — так естественно, как человек чувствует воздух и воду — у Белой скалы, исполинской, из белого кварца… Она казалась чистейшей доской, на которой можно написать слово: Доброта!..

Горы в темные ночи не выглядят угрюмыми, но они суровее и массивнее…

Иногда звезда, в своем ночном движении, задевает горную вершину и горит, как костер, разожженный смельчаком-скалолазом… Общение земли и неба… приход на землю небесного сына… это может случиться только в горах.

А летом далекая молния-зарница вдруг зальет внезапным красноватым светом одну-две вершины и растворится во тьме.

Никогда не забуду удивительную картину, которую наблюдал я в детстве три ночи подряд… Это был приход северного сияния — явления в наших широтах крайне редкого… Люди выбегали на мороз, чтобы полюбоваться бушующими сполохами: в небе желтело, зеленело, белело, возникало, исчезало, переливалось… И горные вершины краснели, бледнели, вспыхивали и гасли.

«Перед войной такое было…» — и тревога слышалась в голосе матери… «Пронесет», — успокаивал ее отец…

Пронесло…

С тех пор не играет у нас северное сияние, но и не забывается — красивое и страшное…

По небу можно угадать погоду: по цвету его, облакам, по ореолу солнца и луны, по мерцанию звезд. «Плеяды появились, значит, у воды уже дыхание холодное», — говорят старики. «Серп луны слишком вогнут вверх — ненастье будет в течение месяца…» Пытались предсказывать события в мире, в жизни людей по затмениям луны и солнца, по встречам звезд с луной… В школе узнали мы, что предсказания эти свидетельствуют о темноте народных масс в былые времена. А меня притягивали они своей необычностью и поэзией, как будто люди со своей земной судьбой становились в единый ряд со звездами…