Недостатка в слушателях не было, в аплодисментах — тоже. Рабочие развеселились, а парни, возившиеся с обломком скалы, заявили Эзирбею:

— Мы уже передохнули. Пойдем, попробуем одолеть этот камень.

Дружно взявшись, они сбросили тяжеленную «юрту» вниз, под откос. В горах долго отдавался оглушительный гром…

Через несколько дней, когда многое на участке было уже сделано, устроили общий праздник. Была борьба «хуреш» и конные скачки. Награждали лучших. Моему дедушке торжественно вручили новенькую лопату. Восхищенно ее разглядев и потрогав пальцем острие, дед широко улыбнулся:

— Вот это подарок! Спасибо! За шестьдесят пять лет впервые награду за труд получаю, а поработал я на свете немало. Приеду домой, всем буду показывать, — он взмахнул лопатой в воздухе, — какую я замечательную, полезную вещь получил на строительстве дороги Хондергея!

…Когда дед отправлялся поливать пшеницу и брал с собой свой хондергейский приз, я увязывался за ним.

— Дедушка, — умильно просил я, — можно, я теперь канаву покопаю?

— Вон у куста стоит деревянная лопатка, возьми. Я ее специально для тебя выстругал, — отвечал он.

Трудно было скрыть свое разочарование — ведь я мечтал о железной лопате! — но что мне оставалось? Я брался за деревянную и помогал деду.

Наше зимнее пастбище находилось в тот год в местечке Сары-Белдиг, то есть Желтый косогор. Мы пасли стадо колхозных коз. Однажды дедушка Чогдурбан достал свою знаменитую лопату и сказал:

— Завтра у нас шагаа — Новый год. Пусть бабушка наготовит вкусной еды, а мы с тобой, — дед указал пальцем на меня, — пойдем кошару чистить: у коз тоже должен быть праздник.

Дед вышел из юрты. Под скалой Энмек-Хая он насыпал солонца, все козы сейчас же устремились туда.

— Бери веник, — распорядился дедушка. — Подмети сперва возле юрты, потом приходи ко мне в кошару. Я буду копать, а ты — выносить навоз.

Мы трудились до самого обеда. Дедушка сноровисто орудовал лопатой и почти совсем очистил большую кошару. Я складывал навоз в большую кучу под кедром. Козы начали заполнять помещение. Одна из них, белая с желтыми подпалинами, опрокинулась на спину и от радости, что в кошаре так чисто, задрыгала копытцами. Дедушка наконец разогнул спину и улыбнулся:

— На, возьми, — вдруг протянул он мне свою лопату. — Копай теперь ты. Здесь немного осталось, а я буду таскать.

Мы поменялись ролями, и тут я сразу почувствовал, насколько моя прежняя работа была легче: лоб у меня сейчас же покрылся каплями пота. Они стекали по щекам, носу, щекотали мое лицо.

— Держись! — увидев, что я утомился, сказал мне дед. — Я вижу, из тебя неплохой скотовод получится: себя в работе не жалеешь.

И, помолчав, добавил:

— Теперь эта лопата будет твоя! Хочешь?

Еще бы я не хотел! Сияя от счастья, я смотрел на своего щедрого деда, а он стоял, склонившись, и гладил рукой белую козочку…

…Я не стал скотоводом, но по-прежнему люблю и умею трудиться. Этому научил меня мой дедушка Чогдурбан, чьей любимой поговоркой всегда были слова: «Кто работает, того и уважают». А стоит мне взять в руки или увидеть поблескивающую на солнце лопату, мне сразу вспоминаются дни, проведенные под горой Шивээ, темно-серый камень Монгун-Каккан, вкусные пряники и звонкий голос Салбаккай, разносящий по окрестным горам и долинам веселые частушки:

Перевод с тувинского Э. Фоняковой.

Я — сын охотника и поэтому люблю слушать всякие охотничьи были и небывальщины. «Не сходить ли мне вечером в клуб, — подумал я, когда был в селении Кара-Холь. — Вдруг повстречаю кого-нибудь из интересных стариков?»

Так я и сделал. Но на клубных дверях висел большой замок. Побродив немного в одиночестве, я спустился к реке Алаш. Солнце уже почти скрылось, и в закатном освещении мелкие волны на речной поверхности напоминали стадо белых овечек, пасущихся рядышком с великанами-сарлыками — с ними были сейчас схожи большие черные камни, торчавшие из воды. С левого берега кто-то отплывал на лодке, нагруженной сеном.

Когда лодка приблизилась, я увидел, что ею правит старик. По всей вероятности, он очень устал, потому что лоб его блестел от пота.

— Давайте я вам помогу! — предложил я.

Мы стали выгружать сено и таскать его охапками наверх. Дед мне представился, но, соблюдая старинный народный обычай, не стану здесь называть его имени, дабы не накликать на нового знакомца беды. Дам еще прозвище, — например, Балдыжык, от слова — «балды» — топор.

— Где вы живете? — спросил я Балдыжыка. — Возле реки?

— Нет, — покачал головой лодочник. — Я с озера Кара-Холь.

— Вот как! Рыбачите, наверное, охотитесь?

— Ну конечно! — рассмеялся Балдыжык. — У нас все тут этим занимаются. Как же иначе?

И, словно почувствовав мой интерес ко всяким охотничьим происшествиям, он рассказал мне интересную историю.

— На нашем озере, — начал дед, — водится птица онгулук. Она довольно крупная, ростом с журавля. Голос у нее пронзительный. Увидит какого-нибудь зверя — сразу начинает кричать. И тогда все говорят: «Онгулук беспокоится, пора готовить ружья к охоте». Я был мальчишкой, когда однажды всполошились женщины, доившие у самого берега коров. Я подбежал к ним. «Смотри, — сказали они мне, — посреди озера что-то белое трепыхается. Видишь?» Я стал всматриваться вдаль. Там действительно происходило нечто необычное. Летели вверх брызги, кто-то бился в воде, доносился какой-то шум. Я соединил вместе два бревна, уселся на них верхом и, подгребая дощечками, поплыл на середину озера. Здесь изо всех бил плескалась большущая рыбина, то ныряя, то выныривая обратно. Сперва я ничего не мог понять, а потом вдруг заметил, что из рыбьей пасти торчит птичье крыло. Я глазам своим не поверил, но — клянусь! — это было именно так: рыба заглотила онгулука! Может быть, птица летела в поисках корма очень низко над водой или просто плавала по озеру. Тут-то ее и подстерегли острые рыбьи зубы. Есть такая пословица: «Жадное брюхо убивает хозяина». Рыба утомилась и затихла. На ветру шевелились высунувшиеся из ее рта онгулучьи перья. Я подплыл ближе и сделал попытку вытащить эту удивительную пару из воды к себе на бревна. Но прожорливая рыбина задергалась и спихнула меня в озеро. Я чуть не утонул, еле успел схватиться за свой плот. Греби мои унесло в сторону. Я с трудом добрался до берега.

— И что же дальше? — спросил я старика, недоверчиво улыбаясь, ибо смелые полеты фантазии в рассказах охотников и рыболовов занимают не последнее место.

— Через пять дней эту рыбу выкинуло на песок, — ответил Балдыжык. — Огромная была, ребра, как у барана, голова — прямо козлиная! — Дед широко развел руки в стороны, показывая размеры рыбины. — Вороны и ястребы скоро всю ее расклевали. А над озером долго летали потом белые перья онгулука.

— Да-а, — сказал я, — удивительная история! Спасибо.

Балдыжык задымил трубочкой и, помолчав, рассудительно заметил:

— Жадность никогда не приводит к хорошему. Ну, проглотила рыба онгулука. И что? Сожрать не сумела, только себя и птицу погубила.

Я с ним вполне согласился.

Мы вернулись к реке. По Алашу продолжали сновать маленькие белые волны. Но теперь они уже напоминали мне не овечек, а белые перья погибшей птицы онгулук, которая умела своим криком предупреждать людей о начале охоты…

Перевод с тувинского Э. Фоняковой.