С того времени Вендулка стала ей как родная, она во всем с ней советовалась, как с собственными дочерьми, и те не раз упрекали мать, что племянницу она любит больше, чем их. Лукашу хорошо было известно, как много значит для старой Мартинки Вендулка, а для Вендулки — тетушка, оттого-то он и избрал ее посыльной, зная, что через нее Вендулке будет милее, чем через кого-либо другого, получить известие от жениха.
Права была Вендулка, говоря, что лишь одной из тысячи по плечу помогать корчемникам. Даже старая Мартинка не скоро, ох, как не скоро, привыкла обращать ночь в день, а день — в ночь; карабкаться по тропам через перевалы, где никто не ходит; зимой привязывать к чеботам полозки, чтоб лучше было съезжать по снегу с горушек; все время быть начеку, не следит ли кто за тобой; все время быть настороже, не подстерегает ли тебя стражник. Бывает, выскочит внезапно из зарослей, переворошит твою корзину, все отберет и, коли не сможешь уплатить требуемую мзду, — спровадит тебя в каталажку. Но что поделаешь, если тебя навеки покидает муж и не оставляет ничего, кроме пяти голодных ртов в пустой халупе! Выбирать не приходится, нравится, не нравится, а берись за все, что сулит хоть маленький доход. И уж тем более не откажешься из-за трудностей и неудобств от дела, которое приносит хороший, хороший заработок, да и дурным не считается.
В своем ремесле старая Мартинка не видела ничего зазорного, и так же, как она, думает у нас в горах едва ли не каждый. Теперь-то, конечно, толку от этого ремесла мало, доходов — кот наплакал, но годков этак двадцать тому назад можно было отхватить весьма солидный куш, и пускалась в это дело не только голь перекатная, но и наш брат, те, у кого денежки водятся и кто хочет разбогатеть еще больше. На корчемничество смотрели как на обычное ремесло, которое от прочих отличалось лишь тем, что не было властями дозволено. Но по этому поводу рассуждали так: дескать, у его императорского величества столько золота, столько земель, что он не оскудеет, ежели кто при случае, не навязываясь с уплатой пошлины, переправит через его кордон узелок-другой, дабы продать товар в его владениях. Он и не заметит утечки нескольких крейцаров, зато скольким они уже помогли встать на ноги!
Впрочем, Мартинка привыкла к корчемникам, ее покойный муж частенько скрывал их у себя, благо дом для этого расположен удобно, примерно в получасе ходьбы от деревни, на отшибе, в лесу. Люди называли этот дом «В елках». Ни одна душа не могла видеть, кто в него входит и кто выходит, разве что подберешься к самой изгороди. Когда Мартин умер, корчемники в благодарность за его безотказную и радушную помощь предложили вдове «гулять» вместе с ними. На их жаргоне это означало, что в ночную пору она должна встречать их с корзиной в условленном месте в лесах, что тянутся от саксонской границы до наших гор, брать часть переправленного через кордон товара и относить в условленное место верным людям. Оттуда товар, опять-таки с помощью надежных людей, переправлялся дальше, куда следует, случалось, даже в самую Прагу. Мартинка с великой охотой приняла их предложение и, «отгуляв» с ними уже много лет, обеспечила и себя, и своих дочерей. Всех их удачно повыдавала замуж и сама не осталась внакладе. Разве сумела бы она добиться этого, занимаясь каким-нибудь другим делом?
У корчемников было несколько помощниц, разносивших переправленный тайком товар в разные концы, но ни одну они так не нахваливали, как Мартинку. Самый главный среди них, старый Матоуш, промышлявший вместе со своими пятью сыновьями, не упускал случая заявить во всеуслышание, что ежели Мартинка бросит с ними «гулять», то и он пошлет все к чертям и поставит крест на этом деле, до того его допекали и выводили из себя остальные! Одна потеряет часть доверенного ей товара, другая испортит его по нерадивости, третья ни с того ни с сего бросит ношу, вообразив, что ее преследуют… Право, подчас от них больше вреда, чем пользы. Как тут не сердиться старому Матоушу?! Тем более что у него уже нет той выдержки, какой он мог похвастать, когда еще только принимался за свое ремесло. По правде говоря, она была ему уже ни к чему: он заблаговременно, подобно Мартинке, позаботился о своей старости, и ему было на что жить; корчемничал он лишь по старой привычке да от нечего делать. Вдовец, переженивший всех своих сыновей, — с кем ему сидеть дома, с кем перемолвиться словом, чтоб скоротать время? Уж лучше бродить по белу свету!
Старая Мартинка всегда умела содержимое своей корзины столь ловко замаскировать, что еще ни одному стражнику не пришло в голову при встрече с ней в лесу на рассвете остановить старуху и досмотреть, несет ли она только яблоки или, скажем, яйца, виднеющиеся сверху, или прячет под ними кое-что поценнее. Она умела состроить такое невинное лицо, поздороваться так радушно, перебирая в руках четки, что у стражника не оставалось никаких сомнений — перед ним торговка маслом или фруктами, она встала ни свет ни заря и поспешила прямиком через косогоры в один из окрестных городков, чтобы опередить других торговок и успеть сбыть свой товар до их прихода. Когда стражник все же останавливался, подозрительно ее озирая, она мигом останавливалась тоже и справлялась, не желает ли он сделать почин? Как после этого не поверить?! Мало того — иногда она храбро продавала стражникам по их просьбе груши и черешню из своей корзины, и те уходили, так ничего и не разнюхав! Еще бы ее не нахваливал старый Матоуш, еще бы не говорил, что-де такие женщины уже не родятся, что Мартинка — последняя из тех, кто кое-чего стоит.
Все еще досадуя на одолевшую не ко времени сонливость, Мартинка торопливо накинула на себя зипун, схватила корзинку, еще раз самым тщательным образом проверила днище и ремни, крест-накрест вставила примерно на глубину ладони два крепких поленца, на поленца положила дощечку, а на дощечку — несколько катышков масла, которые прикрыла белой тряпицей.
Едва торкнулась в дверь, как вдруг кто-то кинулся ей навстречу. С перепугу Мартинка решает, что это какой-нибудь чин нагрянул к ней с обыском, коль скоро вламывается в дом, как в свой собственный, — и тут же при свете лучины узнает Вендулку Палоуцкую.
В этот поздний час Мартинка меньше удивилась бы привидению, чем Вендулке. От удивления она слова вымолвить не могла; Вендулка же, не дожидаясь тетушкиных приветствий, хлопнулась у самой двери на лавку и, с трудом переводя дыхание, прошептала.
— Слава богу, вы еще здесь!..
— Скажи, Христа ради, зачем ты здесь в такую рань? — оправилась наконец Мартинка. — Ты вся горишь, дышишь тяжко. Уж не занемог ли ребеночек Лукаша и ты хочешь, чтоб я попросила корчемников принести из Житавы какой-нибудь мази? Говори, говори живей, я как на иголках, мне давно пора быть в лесу! Что подумает обо мне старый Матоуш, если я запоздаю? Верно, решит, что и я не лучше других…
— На всем белом свете не найдется лекарства от той болезни, которая выгнала меня из дома Лукаша, — Вендулка залилась слезами.
— Что?.. Что ты сказала?
— Не будет у нас с Лукашом свадьбы…
— Да ты касатка, никак ума…
— Не решилась я ума! Сейчас сами увидите, что он у меня есть, хотя и не диво, если б решилась. Лукаш начал со мной заигрывать, как до своей женитьбы, а я не хотела — из-за покойницы, чтоб та не горевала. Тогда он стал безобразничать, приставать и оговаривать меня — прямо страх один! А нынче вечером заявился с целой оравой музыкантов, привел с собой трех девиц и, чтоб меня осрамить и досадить мне, принялся с ними отплясывать под самыми окнами, да так, что пыль столбом! Я собралась и побежала к вам. К отцу я пойти не могу, сами знаете, он меня предостерегал, что мы с Лукашом не поладим, и теперь уморит своими проповедями да попреками, почему я его не послушалась. В город, в услужение к чужим людям, тоже не хочется. Я изведусь без наших гор, без нашего говора… Вот я и вспомнила в своей беде, что вам нужна помощница. Все равно, надежнее меня вам никого не найти, а всему остальному быстро научите: ведь вы знаете, я не из боязливых, не избалована, и голова у меня есть на плечах. Да и мне нигде не будет так хорошо, как у вас. Всем известно, что вы либо спите, либо ходите по своим делам. Сюда никто не заглядывает, и потому никто не узнает, что я здесь прячусь; и если вы скажете корчемникам, чтоб они молчали, они и будут молчать. Отец с Лукашом сочтут, что я сбежала в город, и оставят меня в покое. Да мне и бояться-то нечего: ни тот, ни другой не станет меня искать, оба будут только рады, что обо мне ни слуху ни духу.
