Вот это будет триумф — расстроить коварные планы ее опекунов! Они не только использовали ее как приманку, но, позволяя ей все, вплоть до самых больших вольностей в отношениях с молодыми людьми, только того и жаждали, чтобы она никогда не узнала настоящей любви! Не раз приходилось ему слышать разговоры о том, что прекрасная Ксавера должна остаться незамужней, тогда огромное богатство Неповольных когда-нибудь перейдет к тем, кому ее бабка так долго оказывала гостеприимство под своим кровом. Может быть, Леокад был удален с таким проворством именно по той причине, что они испугались ее склонности к нему, а Ксавера помогала им из-за обуявшего ее религиозного фанатизма.

Какая это будет радость — вырвать ее из их когтей, опираясь на силы ее пробудившегося сердца, и вернуть Леокаду утонченной, возвышенной!

Ведь если брат отвернулся от мира, это еще не означает, что он навеки погиб для него.

Клемент обещал, что в ближайшие дни он снова навестит дом «У пяти колокольчиков», и сдержал свое слово.

Выполняя это обещание, Клемент, надо полагать, забыл, как он упрекал брата, когда они возвращались домой с религиозной церемонии: теперь, мол, не время заниматься такими пустяками, как воспитание одной женщины, ибо мужчина принадлежит всему народу и его борьбе, а в наше время это требует человека целиком. И вот как раз теперь, когда все бурлит, зреет, тайно готовится к взрыву — сыны действия ждали только сигнала из Парижа, — именно теперь, со всей присущей его натуре горячностью, он задался целью во что бы то ни стало вызволить из духовной неволи внучку председательницы Общества пресвятого сердца Иисуса, погибавшую, не сознавая того, без духовной пищи, ослепленную блеском своих золотых оков, увлечь ее высокими интересами, воодушевить размахом своих замыслов, чтобы сия вероломная сирена, чье пленительное пение выбило из их рядов стольких подававших надежды молодых людей, превратилась со временем в провозвестницу истины, провозглашала бы ее, проповедовала, боролась за нее.

Совет Общества сынов действия, соображаясь с требованиями момента, возложил на каждого своего члена обязанность завербовать еще одного участника, за чью самоотверженность, честность и безукоризненное поведение рекомендатель мог бы поручиться не только своей честью, но и самой жизнью. Общество росло с каждым днем. На днях в подвалах летнего павильона, которые были так обширны, что, например, те из них, где размещалась тайная типография, уходили в самую глубину парка, состоялось общее собрание. Все присутствующие были ознакомлены с Обращением Законодательного, собрания революционной Франции. Французы, встревоженные вестями о том, какую огромную силу готовятся бросить против них соседние государства, просили всех своих единомышленников, а следовательно, и сынов действия в Чехии, чтобы они, не ожидая обещанной помощи, своими силами оказали вооруженное сопротивление правительствам. Доказывалось, что для этого наступил благоприятный момент, ибо, если не принимать в расчет небольшие, скупо разбросанные по всей территории гарнизоны, в результате рекомендуемых действий все государства останутся без армий, а это будет иметь огромное значение для общих интересов, так как вести о том, что происходит дома, неизбежно вызовут смятение в войсках, нежелание продолжать военные действия и, возможно, восстание в стягиваемых к границам частях, предназначенных для похода на Париж и захвата столицы.

Клемент первый голосовал за поддержку Обращения и произнес пылкую речь о том, как тяжко сознавать, что чешский народ, наконец-то вступивший в борьбу за свободу духа и гражданское равноправие, вынужден ждать, пока другие помогут ему утвердиться,, в своей суверенности! Как было не принять Обращение всем остальным участникам собрания, если Клемент его одобрил! Ведь товарищи охотно позволяли ему думать и решать за всех, а сами забавлялись тем временем атмосферой тайны, которой была окутана деятельность Общества, романтическим пафосом дела, подысканием себе новых имен в честь выдающихся героев прошлого. Быть заговорщиком так увлекательно! Каждый сколько-нибудь образованный молодой человек, проявивший хоть немного интереса к общественной жизни, считал для себя почти обязательным числиться в каком-нибудь кружке, ораторствовать против заведенного порядка и предлагать лучший, крадучись выходить ночью из дома закутанным с головы до ног в широкий плащ, спешить с лихорадочно бьющимся сердцем на условленное место, играть там страшными клятвами и кинжалами, на которых выгравированы эти клятвы, приводить в отчаяние знакомую барышню намеками на скорую свою гибель или загадочное исчезновение, наслаждаться ее слезами и обещаниями верности до гроба и наконец великодушно успокаивать ее надеждой на счастливую встречу в надзвездных мирах.

Клементу не терпелось отплатить равной хитростью опекунам Ксаверы, и он составил для нее такой план занятий, чтобы как можно быстрее продвигаться вперед к намеченной им цели. Прежде чем идти к своей ученице, он нередко больше часа размышлял о предмете их очередного занятия: ведь Ксавера была уверена, что он знает все на свете, и, не слушая никаких резонов, спрашивала у него обо всем, что ей только приходило в голову. Подобная осторожность с его стороны отнюдь не была излишней, — более того, она была в высшей степени необходимой. Ксавера, разумеется, уверяла его, что она ничего не рассказывает об их занятиях ни бабушке, ни духовнику, которым не нравится, что она забивает себе голову такими сложными вещами; тем не менее Клемент не верил ей, сомневаясь, не стремится ли она усыпить его бдительность, вызвать на необдуманные и ответственные высказывания, которые можно потом обратить против него самого. Поэтому он весьма искусно придавал всему, о чем только не говорил с Ксаверой, такой поворот и выбирал для своих объяснений такие точные и вместе с тем общеупотребительные, понятные выражения, что бабке решительно не к чему было придраться, чтобы протестовать против их времяпрепровождения, хотя она продолжала считать, что женщинам науки не нужны.

С не меньшим вниманием следил Клемент и за тем, как бы не коснуться неосторожно некоторых глубоко укоренившихся у его ученицы предрассудков или понятий, с которыми она прочно сжилась и которые стали частью ее натуры. Однако, к своему крайнему удивлению, скоро был вынужден признать, что душевное воспитание Ксаверы совершенно запущено, и нет ни одного религиозного принципа, который настолько бы укоренился в ней, чтобы его нельзя было поколебать, а с течением времени и вовсе вырвать. От нее никогда не требовали ничего другого, кроме слепой веры, никто не потрудился объяснить ей, что есть вера, и если не принимать во внимание свойственных ей ребяческих суеверий и некоторого страха перед тем богом, коего она, горделиво называвшая себя ученицей Христа, отнюдь не воспринимала как высшее проявление добра, любви и правды, а поклонялась ему скорее как господу, богу библейских патриархов Авраама и Моисея — богу неумолимо суровому, карающему за грехи до последнего колена, — она выучилась от бабушки дрожать перед ним и ему же противиться, взывать к нему и перетолковывать его слова в выгодном для себя смысле, — если не принимать во внимание всего этого, то можно сказать, что он видел перед собой законченный тип атеистки без сознательных убеждений и правил, без какого-либо понятия о нравственной ответственности и высоком долге послушания по отношению к своим опекунам, не знающей и не признающей ничего выше личных выгод и страстей.

Увидев ее духовную нищету, Клемент содрогнулся. Нет, не лгала она, жалуясь на мучительную пустоту в своей душе, называя свой ум пустыней. Порой она ощущала, как несчастлива в своем счастье и бедна при всем своем богатстве, а это означало, что душа ее не очерствела, не погибла вовсе. Мысль эта вновь и вновь оживляла покидавшую было Клемента надежду, он верил, что труд его не пропадет даром, и прогонял опасения по поводу напрасной траты своего времени.

Ксавера была благодарной ученицей. Правда, желание учиться, стать образованной вытекало из суетных ее интересов, тем не менее оно было искренним. Чего только Клемент ей не рассказывал, о чем не говорил, — все было для нее внове и казалось важным, занимательным. С радостным удивлением внимала она его рассказу о тех, в сущности, простых средствах, с помощью которых господь хранит и украшает созданный им мир, — ей всегда страстно хотелось узнать это, а теперь, с помощью Клемента, она легко добралась до некоторых истин. Она узнала о гражданских войнах в Древнем Риме, о прекрасных собой, но легкомысленных богинях древних греков, с которыми близко подружилась, ощущая с ними некое душевное родство. Слушала она внимательно, в выражении чувств была непосредственна, как дитя, ее сообразительность, и память вызывали удивление, способности оказались блестящими. Вместе с тем ее отличали упорство и вдумчивость, она старалась вникнуть в каждую мелочь, не боясь никакого напряжения умственных сил, и не знала покоя прежде чем не узнавала во всех подробностях то, что ее особенно интересовало.