Круг разомкнулся, к зияющей яме подкатили какой-то черный предмет — то была плаха, к ней подошел человек в красной, как кровь одежде, в руках у него что-то поблескивало.

Ксавера вздрогнула и опять замахала рукой перед глазами, силясь прогнать страшное видение, но оно, возникая вновь и вновь, отнимало весь воздух, не давало дышать… Невозможно было избавиться от видения с той минуты, как ее унесли из сада, и сейчас оно неотступно ее преследовало.

Вновь разомкнулся круг, ввели узника в кандалах, в белом саване. Единственный из всех, он стоял с непокрытой, гордо поднятой головой.

Дунул ветер, колокольчики рядом с Ксаверой зазвенели, огласив площадь тихим плачем.

Узник обернулся, мерцавшие огоньки осветили его лицо — оно сияло мучительным восторгом, казалось, он говорит: видишь, я достоин твоей великой любви!

— Клемент! — вскрикнула Ксавера и в безумной скорби протянула руки к развалинам. Она видела, как сверкнула молния над головой дорогого ей человека — то был меч палача! — и снова лишь одни немые развалины чернели во мраке ночи..

Куда же вдруг исчезла страшная картина? Может быть, ее спугнул крик Ксаверы? А может, ничего и не было — всего лишь продолжался сон, страшный сон, выгнавший девушку из постели?

Но сердце знало, то было не видение.

— Он убит, убит! Убили моего возлюбленного!

Ее пронзительный крик донесся до самых дальних уголков площади…

В последнее время пани Неповольной не удавалось спокойно отдохнуть ночью. Давно ли нарушила ее сон внучка, явившаяся с требованием, чтобы ее приняли в ряды рыцарей Иисуса Христа, ибо она только что одержала победу над опаснейшим из всех еретиков и разбойников, и вот сегодня ее, хозяйку дома, опять будят какие-то страшные крики, подобные тем, что доносились когда-то к ней через двор из комнаты ее дочери и смыслом коих с большой настойчивостью, причем в самое неподходящее для каких бы то ни было расспросов время, интересовалась внучка.

Пани Неповольная в испуге прислушалась, все еще не понимая, что все это значит; подняться и спросить, что происходит, у нее не хватало смелости.

Крик доносился не из одного только места: он был слышен и там, и тут — повсюду, но, что важнее всего, неуклонно приближался к ее двери.

Она хотела встать с постели и замкнуть дверь на ключ, однако была не в состоянии тронуться с места. Видно, и в самом деле вышел из могилы дух ее дочери и пришел поглядеть, как живет ее дитя, ее единственное дитя, рожденное в страшных муках, поглядеть, не выпало ли на долю дочери больше счастья, чем досталось ей самой, и не лучше ли заботится ее мать о внучке, чем о дочери, и не стала ли она ей истинной матерью во искупление своих грехов перед дочерью.

Да, то был голос дочери. Пани Неповольная узнала его, ведь в продолжение стольких лет приходилось ей слушать эти завывания…

Волосы встали дыбом на грешной голове старой женщины, и она потихоньку стала подкрадываться к дверям, совершенно забыв, что духи не знают преград и запоров, но, прежде чем добралась до цели, дверь открылась настежь и на пороге она увидела свою покойную дочь — бледную, растрепанную, с заплаканными кроваво-красными глазами, с тем самым воплем, который срывался с ее уст всякий раз, как только случалось ей видеть мать: «Он убит, убит! Это ты убила моего возлюбленного!»

— Убит, убит! Это ты убила моего возлюбленного! — кричит дочь с таким отчаянием в голосе, как и в ту памятную, ту страшную ночь, когда внезапно объявился тайный ее любовник и потребовал, чтобы ему вернули ее, вернули ту, которую отняли у него, видя, что он недостаточно уважает верных слуг святой церкви… Да, да, она кричит так же, как и тогда, когда на ее глазах мать подала зятю шпагу и велела защитить семейную честь, пронзив грудь безоружному.

— Это ты убила моего возлюбленного! — снова и снова исторгается из ее груди рвущий сердце вопль… Только что это? Дочь не одна, рядом еще кто-то, на нее похожий, и тоже кричит… Да ведь это внучка, дитя ее дочери; обе стоят возле постели, бледные, заломив в отчаянии руки. Ксавера показывает матери пальцем на бабку и говорит, что коварными речами та убила в ней душу. Нет, не говорит она, а кричит, так громко кричит, что слышит весь свет и даже бог на небе…

Истинно говорят: не только пуля и сталь разят насмерть, и не только с помощью яда можно отравить человека…

Тяжело опустилась пани Неповольная на свою роскошную постель, сраженная апоплексическим ударом.

Ужасное наследство досталось Ксавере от матери, зато теперь можно было сказать, что кровь невинной жертвы, обагрившая некогда порог старинного дома Неповольных, омыта и перестала взывать к богу.

Прямо из бабушкиной спальни Ксавера устремилась в развалины храма, туда, где еще так недавно копали могилу Клементу, стоя на краю которой, он в последнюю минуту своей жизни искал взглядом ее, Ксаверу. Там она пала на землю и не ушла до своего последнего часа. Жизнь ее угасла скоро, и это случилось бы еще раньше, если бы не заботы ключницы. Старая служанка приходила сюда каждую ночь, Заставляя ее принять хоть немного пищи, надеть необходимое в непогоду платье. Ни силой, ни уговорами нельзя было увести Ксаверу домой. В грозу, в мороз она оставалась на своем посту, не пряталась ни от дождя, ни от палящих лучей солнца, не отличала дня от ночи.

Ни одну могилу никогда не охраняли так бдительно…

Но лежал ли в ней Клемент? Может быть, Королева колокольчиков уже была безумной и казнь ей только привиделась? Может, это ее нечистая совесть вызвала в воображении столь ужасную картину?

Но не одна Ксавера видела, как палач обезглавил Клемента. Были там и другие свидетели. Все считали, что казнь была проведена открыто, едва ли не публично, именно затем, чтобы напугать единомышленников казненного и вынудить отказаться от дальнейшего осуществления их планов и намерений.

Кроме Клемента, никто не был арестован, никто не находился под следствием. Он позаботился о безопасности каждого, и это в то время, когда сам он испытывал горчайшие душевные муки! Да, верно, он был главой какого-то заговора, но больше никто ничего так и не узнал. Сколько ни старались выведать у него имена единомышленников, он молчал и один пострадал за всех, как того всегда желал. После случая с молодым фон Наттерером все общества в Праге не только были запрещены, но и преследовались; были осмотрены все вызывающие подозрения залы; учредили даже их охрану, чтобы негде было проводить собрания. Так, затерялись и исчезли все следы деятельности сынов действия.

Пани Неповольная была полностью парализована. Она не могла произнести внятного слова, не могла пошевелиться без чужой помощи. Как нужен был ей утешитель, но тщетно она ждала его прихода: увидав, что хозяйка дома навсегда лишилась здоровья, отец Иннокентий покинул ее дом. Прислуга не проявляла по отношению к нему прежней предупредительности, и, приняв приглашение другой благочестивой вдовы, он выехал из дома «У пяти колокольчиков» с завещанием пани Неповольной, по которому после кончины Ксаверы, связанной обетом безбрачия, все имущество семьи переходило к ордену иезуитов. Теперь духовнику не было надобности караулить Ксаверу, чтобы она, не дай бог, кого-нибудь полюбила и захотела выйти замуж, а с бабкой у него все было кончено.

И все же случилось так, что, проснувшись однажды утром, пани Неповольная почувствовала себя лучше и скоро убедилась, что может самостоятельно сидеть и двигаться. Подозвав ключницу, она с ее помощью дотащилась до окна.

И тогда она собственными глазами увидела свою прекрасную внучку, одно появление которой еще недавно волновало всю Прагу, внучку, которая должна была увенчать дело всей ее жизни. Оборванная, простоволосая, обожженная солнцем, беднее последней нищенки, лежала она, свернувшись калачиком, на голой земле. Несколько уличных мальчишек глумливо выкрикивали издали: «Эй ты, Королева колокольчиков!» Бурные слезы хлынули из глаз очерствевшей сердцем страдающей старухи, и внезапно ее язык обрел прежнюю гибкость. Она прошептала несколько слов ключнице.