Внезапно госпожа Наттерер вернулась к действительности. С ней заговорила гофмейстерина, высланная в приемную, чтобы развлечь беседой дам, все еще ожидавших аудиенции. Возможно, принцесса решилась на этот шаг потому, что до нее уже каким-то образом дошли отголоски их недовольства. Гофмейстерина подошла к супруге высшего имперского комиссара и с приветливым видом заговорила:

— Вы сегодня опять очень бледны, милейшая госпожа фон Наттерер. По-видимому, и чувствуете себя слабее обычного. Неужели вас все еще не оставили ваши сердечные боли?

Госпожа Наттерер уже готовилась дать ей какой-то уклончивый ответ, но та прибавила, понизив голос и сделав значительное лицо:

— Имея в виду ваше слабое здоровье, я считаю своим долгом подготовить вас к радостной новости, которую вам сегодня объявит наша всемилостивейшая принцесса.

Госпожа Наттерер равнодушно поклонилась гофмейстерине: новости ее совершенно не интересовали.

— Большая, большая милость будет оказана вашей семье…

Госпожа Наттерер еще раз с тем же равнодушием поклонилась, подумав, что, вероятно, ее супруг получил какой-либо новый орден.

— Принцессу глубоко растрогала вчерашняя церемония, — продолжала гофмейстерина тем же вкрадчивым тоном, не обращая внимания на холодное молчание собеседницы. — Она долго беседовала потом со своими августейшими родителями. И сейчас, принимая председательницу Общества пресвятого сердца Иисуса, чтобы выразить свою высочайшую признательность за поднесенный ей святой образ, который тотчас велела повесить в своей опочивальне напротив постели, она спросила, какие меры принимаются, чтобы крепло уважение к церкви? Та отвечала, что речь об этом ведется на всех собраниях, рассказала, что именно они уже предприняли и что еще намерены предпринять. Она выразила надежду, что принцесса не откажет им и согласится просить его величество императора, чтобы он обязал некоторые знатные семьи Праги посвятить одного из сыновей духовной карьере и тем усилить и укрепить влияние духовного сословия на все общество. Конечно, пришлось бы обещать, что при назначении на все важные посты этим молодым людям будет оказано предпочтение перед прочими претендентами. Пани Неповольная тотчас же назвала несколько таких семей, и прежде всего вашу, как нельзя похвальнее отозвавшись о вашем младшем сыне — по ее словам, юноше во всех отношениях образцовом и, как никто другой, заслуживающем этой завидной участи. Вот только она никак не могла припомнить его крестное имя, но ей оказала помощь внучка. Девица эта произнесла его так громко, что принцесса изволила улыбнуться: еще не случалось ей слышать в своих покоях столь громкий голос, и она милостиво отнесла ее оплошность к незнанию придворного этикета. Впрочем, где бы могла внучка Неповольной выучиться манерам? Можно ли ожидать от нее чего-нибудь другого? Но мне она, во всяком случае, оказала добрую услугу: теперь я навсегда запомню, что крестное имя вашего сына, его милости епископа in spe[3] — Леокад…

Падая, госпожа Наттерер сильно ударилась головой о стену, едва не сорвав портьеру вместе с карнизом, увенчанным золотой короной. Ее сразу обступили любопытные дамы и, обмениваясь выразительными взглядами, с деланным сочувствием стали наперебой предлагать флакончики с духами, прикрепленные к их поясам золотыми цепочками. О, эта несносная особа не могла придумать ничего лучшего, как, заявившись на люди, сразу, же упасть в обморок!.. Такую интересную беседу пришлось из-за нее прервать! Да, да, ее мужа иначе как истинным мучеником и не назовешь…

Госпожа Наттерер скоро пришла в себя. Дрожащими губами попросила она гофмейстерину извиниться за нее перед принцессой, а обступивших ее дам простить, что она их напугала, и распорядилась насчет кареты.

Ее сыновья все еще были увлечены своей жаркой беседой, когда она внезапно вбежала к ним и бросилась на шею Леокаду.

— Они хотят отнять тебя у нас, — рыдала она, трепеща всем телом. — О, господи, чем я провинилась перед той женщиной и той девушкой? За что они решили наказать нас, сделать навеки несчастными?

Долго допытывались сыновья, что же столь сильно взволновало ее; когда она смогла говорить более связно, они поняли, что произошло в покоях принцессы и что там было сказано.

В безумной скорби несчастная мать решила, что Клемент оттого так порывисто обнял брата и прижал его к своей груди, что боится потерять его…

Видя, как побелели щеки Леокада, как остекленел его взгляд, чувствуя, что его смертельно раненное, обманутое сердце бьется все прерывистее, теряя волю к жизни, Клемент готов был отдать все на свете, лишь бы не исполнилось то, что он в гневе напророчил вчера: Королева колокольчиков еще повредит нам, она нанесет ущерб святому делу, к которому Леокад охладел, полюбив ее…

Теперь бы он хотел оказаться незадачливым пророком, он позволил бы брату любить и верить, что чаяния осуществятся. Больше того, сейчас он сам готов был стать его сватом…

— Надо сделать так, чтобы Леокад мог бежать, — сказала госпожа Наттерер. — Иначе нет спасения! Как только император объявит, что Леокад должен сделаться священником, дабы показать пример другим, ваш отец примет эти слова как приказ и будет стараться немедленно его выполнить. Ни одному смертному не удастся тогда смягчить его, а тем более заставить отказаться от принятого решения.

— Да, Леокад должен бежать, притом немедленно, — поддержал ее Клемент. — Мы снабдим его необходимыми документами и переправим в безопасное место, где он сможет продолжать борьбу, а потом он вернется вместе с освободителями и…

Но ему не довелось закончить свою мысль: мать надолго потеряла сознание. Заключив ее в объятия, он прижал ее к груди еще нежнее и заботливее, чем перед тем брата.

Когда госпожа Наттерер очнулась от обморока, она больше не плакала, не выказывала страха за своего Леокада, — на ее устах играла счастливая улыбка. Ей казалось, что она опять во дворце на Граде стоит у окна и видит перед собой зыблющееся море красных черепичных крыш, над которыми высятся наподобие стройных мачт колокольни храмов; кресты и купола трепещут над городом, словно гигантская золотая сеть, а из освещенной солнцем глубины улиц поднимаются ввысь торжественный звон колоколов, гул праздничной толпы, радостные голоса, славящие великий праздник свободы… Что это? В этом гуле и говоре она ясно различает имена своих сыновей, их произносят с гордостью и любовью, столь отрадными для материнского сердца.

Когда господин Наттерер пришел домой к ужину, он застал в доме страшный переполох. Слуги были в, разгоне: кто бежал за врачом, кто в аптеку, а его жена осмелилась смертельно заболеть, нарушив этим установленный им на сегодня порядок.

Наверное, нигде во всей Австрийской империи безвременная кончина императора Леопольда, почившего в Вене в цветущем возрасте, через несколько месяцев после своей коронации, не вызвала столько волнений, как в Праге, в доме «У пяти колокольчиков».

Пани Неповольная так умело и с такой ловкостью обделала свои дела, что теперь, по ее расчетам, все должно было идти само собой. Вечером в спальне она подошла к окну и, с радостным нетерпением поглядев на храм святого Игнатия, мысленно представила, как на портальном балконе стоит отец Иннокентий, настоятель возрожденного к жизни и возвращенного его ордену монастыря, и с высоты своего недостижимого величия благословляет запрудивший площадь народ, а благородные дамы из Общества пресвятого сердца Иисуса раздают тем временем его знаменитый трактат о гонениях на святую церковь, имевших место при императоре Иосифе II, — трактат, в коем он с большим жаром доказывает, что только благодаря усердию преданнейшей дочери католической церкви, достоуважаемой пани Неповольной из дома «У пяти колокольчиков», святая церковь вышла в конце концов победительницей. И вот когда, казалось, дело было уже выиграно, все опять застопорилось.

Разумеется, законный наследник почившего императора, юный Франц, был последователем политики отца, однако с переходом власти к другому лицу, хотя бы и к сыну, многое меняется; новые люди приносят с собою и новые принципы, и их надо еще выяснить, изучать, предугадать их логику и в случае нужды обойти, а этого за несколько часов не сделаешь.