Внезапно Лукаш перестал смеяться над чудачеством тестя, — в горницу в сопровождении шурина вошла Вендулка. При виде той, что в скором времени должна была наконец стать его женою, он сделался бледен, как платок, который она прижимала к глазам, прижимала не от смущения, а из-за горючих слез.
— Хочешь верь, хочешь нет, Лукаш, — молвила она, протягивая жениху руку, которую тот с жаром схватил и крепко прижал к своему сердцу, — но лучше бы мне вовсе не выходить за тебя, чем так! Верно, покойница оттого и умерла, что я всегда думала о ней с горечью и не радовалась ее счастью. У меня из головы нейдет, что этим я причинила ей зло, хотя отец и твердит, мол, вздор, мол, господь поступает по своему усмотрению, не больно-то считаясь с нами и не слушая нас, грешных. С той минуты, как я узнала, по ком звонят, глаза у меня не просыхают.
Лукаш хотел было уговорить плачущую девушку не убиваться так сильно, но вместо этого у него самого навернулись на глаза слезы. Разумеется, не потому, что он вспомнил о покойнице жене, а просто вдруг подумал, как давно не держал Вендулку за руку, и ему стало жаль своих молодых лет, которые он прожил, скорбя, близ нелюбимой жены. Кто видел, как стоят эти двое, Вендулка и Лукаш, рядышком, с какой нежностью держатся за руки, с какой печалью и любовью смотрят друг другу в заплаканные глаза, — тот не мог не вознегодовать на Палоуцкого за его блажь. Уж если они не созданы друг для друга, то кто же тогда?! Одинакового роста, что два юных клена, глаза у обоих лучистые, волосы черные что вороново крыло и вьются колечками. Им суждено было полюбить друг друга, даже если б они того не хотели, — это признавал всякий, кто хоть раз их видел. Они во что бы то ни стало должны были соединиться, ополчись против них весь мир, все темные силы земли и неба! У Вендулки с Лукашом словно на лице написано, что они предназначены друг для друга.
— Если ты так жалеешь покойницу, значит, и с дитем ее будешь ласкова, — вмешался шурин в их разговор, видя, что Лукаш от сильного волнения не в состоянии произнести ни единого слова. — До сих пор, как ты, верно, слыхала, за хозяйством Лукаша приглядывала моя жена; она рада была ему услужить, но больше не может. У нас, как ты знаешь, тоже большое хозяйство, детей хоть отбавляй, на носу страда, и если жена каждую минуту будет отлучаться из дому, то этак мы, пожалуй, понесем большой убыток. Я бы еще мог потерпеть, если б вы, скажем, через недельку сыграли свадьбу. Но вы же родня, у вас одна фамилия, вам нужно просить дозволения в Литомержицах у самого епископа, а это дело нескорое, кто знает, отпишут ли вам хотя бы через два месяца. Поэтому все мы, родственники Лукаша, просим тебя поиметь в виду эту нашу семейную надобность и, не мешкая, принять на себя его хозяйство. Не то Лукашу придется взять в дом чужую женщину, которая, чего доброго, присвоит все, что ни попадется ей под руку, да еще и младенцу вред какой причинит.
В продолжение этой тирады Вендулка вдруг перестала плакать.
— Тут и говорить не о чем! Хороша бы я была невеста, если б заботу о доме и осиротевшем ребенке жениха помышляла переложить на плечи постороннего человека! — с укоризной сказала она будущему своему шурину. — Что бы подумал обо мне Лукаш и вы все, если б я жеманилась и медлила с помощью в трудную для вас минуту? Право, не знаю, что бы я сама сказала о девушке, которая на подобную просьбу ответила бы: «Нет!» Я бы, верно, посоветовала жениху не жениться на такой, потому как она, верно, притворщица и не питает к своему будущему мужу истинных чувств. Конечно, я возьму на себя хозяйство Лукаша, и без промедления, чтоб ваша жена спокойна могла заниматься домашними делами и детьми.
Все, кто был в горнице, одобрительно кивали в знак согласия с пылкими словами Вендулки, никому и в голову не пришло удивиться просьбе свата и призадуматься над тем, что невеста с такой готовностью на нее откликается. Более того — все остались бы весьма недовольны, ответь она иначе, чем ответила, а дружки жениха, как один, по гроб упрекали бы и оговаривали ее за то, что она позволила занять свое место при его ребенке постороннему, нанятому за плату человеку. Хотя у нас в горах и существует обычай, по которому молодуха переселяется к мужу только спустя несколько недель после венчания, однако соблюдается он лишь тогда, когда это возможно. Почти столь же часто случается, что в силу обстоятельств невеста переходит в свой новый дом еще между двумя соглашениями, — оттого ли, что свекровь уже очень стара и дряхла и хочет поскорее избавиться от домашних забот; оттого ли, что в семье жениха вышла замуж дочь, на которой до этого все держалось и которую нужно заменить; или оттого, что в доме есть тяжелобольной, за которым требуется особый уход. Словом, с той минуты, как отец невесты даст жениху свое согласие, невеста уже считается скорее членом мужниной семьи, чем отцовой, и на нее возлагается обязанность во всем помогать жениху, как это пристало любящей и верной подруге жизни. Жених, в свою очередь, тоже оказывает помощь ее семье, когда это необходимо, — так, словно он уже и впрямь стал в этой семье сыном. В среде горожан, говорят, подобного обычая нет, — что ж, им по крайней мере будет над чем посмеяться, когда узнают про это. Пусть себе думают, что мы неотесанные, забытые богом простолюдины, живущие по своим чудны́м законам.
Все наперед говорили: видно, придется Вендулке сразу же после помолвки идти к Лукашу хозяйствовать, чтобы навести наконец порядок в его осиротевшей, запущенной усадьбе; люди знали: хозяйкой покойница были никудышной, а тут еще ее внезапная смерть и вызванное этим замешательство в семье. По сути дела, они уже как бы видели Вендулку в доме у Лукаша, и потому ее уговор с шурином не был для них неожиданностью, напротив, казался в данном случае просто-напросто неизбежным. Равнодушнее всех, однако, слушал говоривших отец невесты, он не желал вникать в дела столь ничтожные; пусть дочь с женихом поступают, как им заблагорассудится. В его глазах она тоже теперь больше принадлежала к Лукашову семейству, чем к родительскому дому, и он благодарил бога, что для него наступят наконец безмятежные дни благоденствия и он получит возможность приготовиться к столь важному событию — переселению из этого мира в царство небесное; прежде он никак не мог этого сделать, видя неутешное горе дочери, которому сопутствовали частые и жестокие приступы отчаяния. Он был утомлен непрестанными домогательствами многочисленных вздыхателей, требовавших замолвить за них словечко. Не зря попрекнул он Лукаша, что по его милости претерпел столько треволнений и неудобств!
Чтоб скрасить ожидание себе и соседям, он, пока шли все эти разговоры, усердно потчевал гостей понюшками, а когда Вендулка и Лукаш еще раз скрепили рукопожатием то, о чем между собой договорились, старый Палоуцкий послал работницу с двумя пузатыми кувшинами в трактир за пивом и в кладовку за свежеиспеченным хлебом и козьим сыром, чтоб гости не говорили потом, будто при помолвке дочери он их чуть голодом не уморил. Долго упрашивать не пришлось — соседи дружно принялись за питье и еду.
Одному только Лукашу не хотелось ни есть, ни пить. Он озирался, ища глазами невесту, но той и след простыл. Вендулка исчезла, когда он по приглашению тестя первым сел за стол, и больше не показывалась. Справиться о ней во всеуслышание Лукаш не решался из опасения вызвать насмешки окружающих, но ему все время словно бы чего-то недоставало и за столом его ничто не радовало. День уже клонился к вечеру, и шурин дал понять, что дольше оставаться здесь не может, тогда Лукаш наконец поднялся и, не заботясь о том, видит ли его кто или нет, вышел в сени поискать Вендулку.
Работница, с которой он столкнулся в дверях и у которой справился о невесте, молча уставилась на него, разинув рот. Он повторил свой вопрос, полагая, что та туга на ухо, отчего и глядит на него, вытаращив глаза.
— Э, да она уже за горами, за долами… — вымолвила наконец работница.
— Куда ж это она ушла? — Лукаш удивился ее ответу столь же искренне, как перед тем она удивилась его вопросу.
