— А я ее не отдам, не отдам! — восклицала девочка, полная жалости к несчастной птице.
— А ну попробуй! — подступали обозленные мальчишки. — Не отдашь по-хорошему, отнимем силой.
— Ни за что не отдам, делайте со мной что хотите, — плакала Розичка и еще крепче прижимала к себе куропатку.
— Не отдашь? А если я тебя вот этой дубиной? — воскликнул Яхим, сверкая глазами, и погрозил ей страшной суковатой палкой.
— Не отдам! — прошептала девочка и зажмурилась, словно ожидая удара. Мальчики захлопали в ладоши, радуясь, что Яхим хорошенько отплатит Розичке за ее упрямство. Но дело повернулось совсем иначе, чем они ожидали. Яхим взглянул на девочку внимательно и удивленно.
— Ну, пускай будет твоя, — пробормотал он затем и опустил глаза, словно сам стыдился своей уступчивости. — А кому не нравится оставаться без жареного, пусть скажет, — добавил он с прежней яростью и покрутил дубиной так, что в воздухе засвистело, — пусть только пожалуется, я ему поднесу другое угощение, хоть и не такое вкусное.
Никто не посмел перечить, и Розичка унесла куропатку домой. Она ее выходила, и забавная птица всюду бегала за ней как собачонка.
— Вы бы уж молчали, — говаривала Розичка с той поры парням, когда они снова честили Яхима, — ведь у него из всех вас самое доброе сердце.
Розичка была милая девушка. Не было в ней ни капли спеси и зазнайства, хотя она хорошо знала, что богаче ее нет невест во всей округе.
Отец ее давно умер, завещав, чтобы все его имущество и усадьба достались Розичке, в случае если его жена выйдет за другого.
Мать Розички была миловидная, моложавая женщина и не видела причин отрекаться от света, поскольку недостатка в охотниках до приданого, которое ей досталось еще из родительского дома, она не ощущала. Не прошло и года, как она вышла замуж и поселилась с новым супругом в усадьбе «На лугах»; люди, правда, поговаривали, что поступила так она не столько из любви к дочке, сколько заботясь о младших детях.
Едва Розичка окончила школу, как женихи к ней повалили гуртом. Тот ее сватал за сына, этот — за дядю, третий — за брата, четвертый — за самого себя. Розичка могла попасть и на мельницу, и в пивоварню, и в дом чиновника, и даже в город, если бы захотела выйти замуж за одного домовладельца, который, ко всему прочему, вел обширную торговлю. Но девушка всякий раз отклоняла предложения, говоря, что еще успеется, что замужество от нее никуда не уйдет, а пока нужно насладиться свободой и молодостью. Стоило на дворе показаться свату, она исчезала и не появлялась до тех пор, пока за сватом не захлопывалась калитка.
Мать и отчим были этому рады. Для них не в пример лучше было бы, если б девушка и вовсе не вышла замуж и все имущество досталось их детям. Они обхаживали ее и так, и этак, желания ее были законом для всех в доме.
Розичка не представляла себе, как это можно, чтобы кто-нибудь взглянул на нее косо. Кто бы ни поглядел, будь то свой, будь чужой, каждый непременно ей улыбался, хоть и не всегда от сердца. Ведь они улыбались будущей владелице усадьбы «На лугах», а там кто знает…
Поскольку Розичка скотину уже не пасла, то Яхима она видела лишь изредка, однако часто вспоминала о нем и о его проделках и думала, какое все же у него доброе сердце, несмотря на все его выходки Да и он уже не ходил на пастбище со скотиной — стал у священника младшим батраком, но по-прежнему дичился, и все по-прежнему сторонились его, потому как он задирал и встречного, и поперечного. И вел он себя так же, как раньше на пастбище, — наскакивал на всех, потому кто в каждом видел недруга; надо всеми насмехался, чтобы никто первый не поднял на смех его самого. Яхим из кожи вон лез, лишь бы только все забыли, что он Скалак. И в то же время позволял себе дикие выходки, доказывавшие всем, что он точно такой же, как были его деды и прадеды. Словом, ужиться с ним было трудно. Не завелось у него ни единого приятеля, и, когда в усадьбе происходила драка, никто не хотел за него заступиться. Он только усмехался, делая вид, словно рад этому, однако Розичке чудилось, что смех этот не от чистого сердца. Боже сохрани, она не обронила ни слова; она и глянуть-то на него не смела, не то чтобы пожалеть.
— Что ты смотришь на меня, будто первый раз видишь? — раскричался он однажды, догадавшись, что она читает в его душе, и ухмыльнулся так зловеще, что она похолодела. «И кто бы подумал, что у него доброе сердце, когда он так ершится?» — подивилась Розичка и отошла прочь, не начав задуманного разговора.
Священник (это был, как и водится, достойный человек и истинный пастырь своих прихожан) часто сокрушался, видя, что не может Скалака приучить к людям. Часто убеждал он Яхима, чтобы тот бросил свои дурные замашки: тогда бы люди оценили его ловкость и умение, поняли бы, какой он искусный и проворный парень, — всех богатеньких сынков заткнет за пояс.
— Какой есть, такой и есть, — отвечал Яхим с вызовом, — коли бог хотел, чтобы я был другим, другого бы и сотворил.
Когда же священник его от себя не отпустил и вновь попытался воззвать к его совести, Яхим резко ответил, что он не в церкви, чтобы слушать проповеди.
— Да, теперь я вижу, — промолвил огорченный священник, — что из тебя до самой смерти ничего путного не получится. Яблочко от яблони недалеко падает.
Тут Яхим набросился на него с такой яростью, словно хотел задушить; на счастье, старший работник схватил его и увел.
Такой проступок нельзя было обойти молчанием. Яхима вызвали в управу и осудили на трое суток заключения для острастки.
— По-настоящему, ты заслуживаешь трех лет тюрьмы, — сказал ему начальник, который вел допрос.
— А чего заслуживает тот, кто позорит отца перед сыном? — дерзко спросил его Яхим, и начальник велел поскорее отвести паренька в холодную, чтобы дальнейшими вопросами тот не поставил его в затруднительное положение.
Выйдя из заключения, Яхим остался не у дел. Ни за что на свете он не стал бы просить бывшего хозяина взять его обратно, хотя тот только того и ждал. В других местах на службу его взять не захотели, батраком тоже не брали: ведь он, где бы ни поденничал, везде хотел командовать. Яблочко от яблони недалеко падает. Попалась ему расстроенная отцова скрипка. Умел он на ней, к счастью, сносно пиликать, вот и потянулся от корчмы к корчме, точно так же, как и отец его прежде. Что зарабатывал, то уплывало в тот же вечер; что не пропивал, то проигрывал в карты; что не проигрывал, шло веселым девкам на сласти. Передрался он со всеми, кто на него косо глянуть посмел, и воротился в родительскую пещеру, лишь когда платье превратилось в лохмотья, а сам он от ран и синяков не мог уже двигаться.
Повалился он на сырую солому, предоставив матери латать его одежду, стирать рубашки и перевязывать раны. А чуть встал на ноги, подхватил опять свою скрипку и снова принялся кутить, играть в карты и буянить. Некоторое время спустя пошли слухи, что он таскается по округе с какой-то цыганкой-аферисткой и что она его содержит.
Розичка все это слышала от детворы, и каждая такая весть, как нож, вонзалась ей в сердце. Всяк его корил, всяк хаял. Только она одна знала, что не злой он, и ей было больно, что никто, кроме нее, этого не понимает; она почти гневалась за это на соседей.
Настал праздник святого духа{52}. Для горных мест это такая же пора, что для равнины май: леса зеленеют, из-под камней пробиваются цветы, каждый прутик словно обернут лепестками, по лугам и пройти нельзя — трава поднялась чуть не по пояс, и такое многоцветье, что в глазах рябит.
На первое богослужение Розичка пошла, против своего обыкновения, к ранней обедне, между тем как парни и девушки бывают у поздней. Они приходят в красивых нарядах, сговариваются, где и на каких посиделках встретятся вечером. Но Розичка была набожна; в такой большой праздник хотелось ей помолиться. А для этого гораздо лучше побыть в церкви в ранние часы, когда там собираются люди постарше.
