Нет, у театра нельзя ждать еще и потому, что там яркое освещение и ее легко могли узнать, просто на улице — тоже ненадежно, может случиться, он захочет проводить приятеля или выйдет к мосту не ближайшим путем, а по боковым улицам. Всего вернее повстречаться с ним прямо на мосту — все равно он пойдет домой этим путем.
Ксавера напряженно размышляла, взвешивала все случайности и возможные неблагоприятные стечения обстоятельств, которые могли помешать выполнению ее замысла, и сама не заметила, как очутилась под аркой мостовой башни. Но едва она вышла на мост, не видя впереди, рядом и над собой ничего, кроме черной сырой пустоты, в которой терялись даже очертания перил и лишь два кроваво-красных глаза лампад у распятия глядели на нее и доносился до слуха однообразный шум воды с плотины, как силы покинули ее. Она поняла, что уже ночь, на улице она одна, без всякой охраны, и сильно рискует, подвергая себя опасности.
Ксавера хотела дождаться Клемента у распятия и направилась туда, трепеща от страха, боясь, что ее поглотит черная бездна, в которую, ей казалось, она с каждым шагом все глубже падает, поглотит прежде, чем она дождется его, чем сможет прошептать ему лишь одно слово о том, что терзало ее душу. Но когда она все-таки добралась до цели, новый прилив ужаса оледенил ее кровь, и, полумертвая, она упала на колени.
Она вручала себя под охрану Иисуса Христа, только станет ли он оберегать ту, которая ему изменила? Называла себя его рыцаршей, в гордыне своей заключала с ним договоры, намереваясь высоко поднять его знамя в решающей битве, укрепить его престол в своей стране, чтобы никакая человеческая сила не могла поколебать его, а теперь, в решительную минуту, когда ей уже была явлена неописуемая милость неба, о которой она всегда с таким жаром молилась, а именно — получить в полную свою власть ненавистного, страшного врага святой церкви, теперь, когда она могла быть увенчана нетленным лавровым венком лишь за то, что протянула бы руку и указала на него, — она не только колебалась это сделать, но шла на все, лишь бы спасти этого врага от справедливой кары, и жаждала не того, чтобы его схватили и уничтожили, но всем своим грешным сердцем желала, чтобы он победил и ныне, и присно, и во веки веков, чтобы он владычествовал не только над ней, но и над всеми, и воля его была законом, как воля истинного повелителя…
В полном смятении от богохульных мыслей, внезапно она увидела в вышине над собой самого господа, бога библейских патриархов Авраама, Иакова и Моисея. Он крепко держал в правой руке карающий меч, нацеливая его прямо ей в грудь. Она ударилась лбом в подножие креста, на котором он дал умереть своему сыну, чтобы смертью своей тот спас человечество, — сыну, коему она принесла столько пустых обетов.
— Боже! Не верь тому, что они наговаривают на него! — простонала она. — Лгут они, он вовсе тебе не враг, и не думает он ослаблять твою мощь или порочить твое имя; никогда не слыхала я от него ни единого злого слова против тебя; он любит людей, как любил их твой сын, и так же готов умереть на кресте, если бы ты ему повелел. Выслушай меня, только раз выслушай, и тогда делай со мной, что тебе угодно. Признаешь ли ты меня грешницей за то, что люблю его и хочу спасти, — что ж, низвергни меня в геенну огненную, раздуваемую и питаемую гневом твоим, — меня овеет там райский ветерок, ведь я спасла его любовью моей. Покажется ли тебе, что и этого наказания для меня мало, — что ж, навсегда отними его у меня, отдай другой, но только не тем, кто убил мою молодость, мое счастье, ибо они убьют и его…
От башни послышались шаги, быстрые, твердые. Ах, как знакомы они Ксавере, и, может быть, сегодня она слышит их в последний раз!..
Ксавера поднялась с земли — да, то был Клемент.
Увидев перед собой вставшую от распятия женскую фигуру в простом платье, он, видно, подумал, что перед ним нищая, и открыл кошелек. Она быстро выпрямилась и, когда он стал рядом, схватила его руку, прижала к своим горячим губам, окропила жгучими слезами. Платок упал у нее с головы, и он ее узнал.
В первом порыве радостного изумления он забыл обо всем, все показалось ему сейчас несущественным. Он видел только ее, ощущал ее драгоценную близость.
— Ты? — вскричал Клемент и, обняв девушку, привлек к себе. Она прижалась головой к его груди и закрыла глаза с тихой мольбой, чтобы господь смилостивился над ней и дал ей умереть в этот миг полного счастья.
Вдруг Клемент сообразил, в какой час и на каком месте он видит ее одну, он испугался: что с ней?
— Как ты сюда попала, любимая? — спрашивал он, исполненный великой тревоги за нее, покрывая ее дрожащие от холода пальцы поцелуями, чтобы согреть их, плотно укутывая ее в платок, чтобы защитить от ночной сырости. — Ты бежала от своих притеснителей? Они обидели тебя и довели до такого отчаянного шага, не правда ли?
С той минуты, как он покинул их дом, он непрестанно думал о ней. О, если бы жива была его мать! Тогда бы он вверил Ксаверу ее попечениям. С помощью матери, руководствуясь ее советами, ему, конечно, удалось бы вырвать девушку из вражеских рук, но как быть теперь? Если бы он даже прямо сейчас пошел просить ее руки как покровитель и защитник их воспитанницы, ему бы отказали, ибо она была несовершеннолетняя и не смела помимо них решать свою судьбу. Сейчас он ничего не мог для нее сделать. Какая горькая мысль! Остается одно: вновь призвать ее к терпению и жить надеждой: если вскоре осуществится задуманный им государственный переворот, то неизбежно наступит переворот в их жизни.
Теперь Ксавера оправилась и чувствовала себя бодрее. На его груди, под защитой его любви она набралась новых сил.
— Клемент, — сказала она. — Дорогой мой, любимый Клемент, не бойся за меня. Никто мне ничего не сделал, и убежала я из дому не из-за них. Мне хотелось видеть тебя, но так, чтобы никто ничего не знал. Тебе грозит смертельная опасность.
Он слушал с удивлением.
— Тебе грозит смертельная опасность…
Он ничего не отвечал.
— Тебе надо бежать… Бежать немедленно, не откладывая, возможно, прямо сейчас. Возьми мои драгоценности, чтобы тебя не задержало устройство денежных дел. — И Ксавера вынула из-под платка свою шкатулку.
Он все еще не отвечал: она, она гонит его?!
— Отчего ты молчишь, Клемент? Отчего так безучастен к моим словам? Скажи хоть что-нибудь, я должна знать, что ты слышишь меня и готов последовать моему совету. Если тебе нельзя уехать сегодня, сделай это завтра, самое позднее — послезавтра… Опасность возрастает с каждым часом… О, сжалься же, наконец, надо мной и скажи, что ты думаешь предпринять?
Протянув к нему руки, она молила его, уговаривала, по лицу ее текли потоки слез. Она не могла понять, что в нем происходит, какое страшное подозрение закрадывается в душу. Он должен ехать, она сама дает ему для этого средства, твердит о нависшей над ним опасности… Так, значит, и он стал надоедать ей, либо мешать в чем-то, и она захотела от него избавиться? Одного брата она уже обрекла на жизнь за монастырской стеной, другого хотела отправить в изгнание…
— Не понимаю, что за фантазия пришла вам в голову, — проговорил он наконец. — Какая опасность может настолько угрожать мне, что я должен сейчас же, ночью, бежать?
— О боже, Клемент, не лицемерь хоть передо мной, — опять заплакала она. — Мне известно все… ведь ты глава тайного общества, воодушевляющий всех своими идеями, душа тайного сопротивления, которое распространяется все шире… Тебя ищут, за тобой охотятся… Прежде всего им нужен ты, только ты… Если ты будешь устранен, тогда им уже нечего бояться…
— Итак, панна Неповольная взялась выполнить сию благородную миссию? — спросил Клемент с горькой усмешкой. Сердце его обливалось кровью.
— Как ты со мной говоришь! — вскричала она.
— А что произойдет, если я ослушаюсь вашего приказа? — продолжал он с убийственной иронией в голосе.
Ксавера не отвечала. Неужто он обезумел? Почему так странно говорит с ней?
— Вы молчите? Вам нечего ответить на этот простой вопрос? Видно, я сам должен догадаться, что меня ожидает, если не соглашусь мирно уйти с вашего пути? Когда вам наскучил один брат, вы соизволили отправить его в монастырь, а когда другой имел несчастье надоесть, приискали ему в ответ на его любовь эдакий уютный уголок, где его не слишком будет беспокоить шум жизни: один из подземных казематов какой-нибудь крепости. Я преклоняюсь перед вашей находчивостью, но должен заявить: что удалось вам один раз, не пройдет в другой. Я не столь добросердечен, как Леокад, и не столь влюблен, чтобы безропотно подчиниться смертному приговору, который вы соизволили ради своего развлечения вынести над моим бедным сердцем…
