— О, если бы это было так! — страстно вздохнула Ксавера.

— Да, это так. Теперь вот император Иосиф умер. Скончался он неожиданно, в расцвете сил, оттого-то многие болтают, будто его отравили иезуиты. Скоро примет бразды правления благочестивый Леопольд, тогда ты убедишься, что я права. Какое счастье, что его августейшая супруга Мария-Луиза — дочь короля Испании — всей душой предана иезуитам! Такое не скоро повторится! Мы должны этим воспользоваться и сделать все возможное, а именно: постараться привлечь на свою сторону общество и таким путем доказать правительству, что, действуя в нашу пользу, оно извлечет пользу и для себя. Имея это в виду, я сделала сегодня на собственный страх и риск один важный шаг, и если все, что я задумала, удастся, — возможны серьезные последствия. На собрании Общества пресвятого сердца Иисуса я предложила всем нечто, поистине самим господом мне внушенное, и это было принято с большим одушевлением.

Хозяйка дома «У пяти колокольчиков» хотела на этом прервать разговор. Начавшийся легко, почти шутя, он совершенно неожиданно принял другой оборот и стал утомлять ее. Но Ксавера протянула к ней руки, устремив на нее взор, в котором была такая мольба, что даже передохнуть ей не удалось.

— Ну хорошо, я расскажу, о чем шла у нас речь, но потом уж ты меня пощади, — взмолилась пани Неповольная. — Мне надо отдохнуть от волнений, да и тебе нужен отдых, твои глаза блестят так, будто у тебя горячка. Слушай же! На коронации императорской четы будет присутствовать эрцгерцогиня Мария{13} — их дочь; ее назначают почетной директрисой института благородных девиц{14}, которому после закрытия монастыря святого Георгия передано конгрегацией право принимать участие в коронации чешской королевы совместно с архиепископом пражским. Вот я и предложила отметить день вступления высокорожденной директрисы, а по существу — аббатисы, в свои обязанности паломничеством всех членов нашего Общества на Белую гору, в небольшой храм, закрытый упрямым Иосифом именно потому, что он был воздвигнут в память о поражении, которое потерпели там те лжепророки, чье вероисповедание он воскрешал и восстанавливал с помощью своих патентов о веротерпимости{15}. Так вот, в доказательство того, что то время прошло и настает совсем другое, а все, что он задумал и поощрял, должно неминуемо пасть, разбиться вдребезги и обратиться в прах, мы открыто, торжественно пойдем именно в этот столь ненавидимый им и ныне редко посещаемый маленький храм. А образ святой девы — ему протестанты выколола глаза в бою под Страконицами{16}, и монах-кармелит{17} нашел его вечером в своем лагере только благодаря чуду, а потом он был высоко поднят над войском католиков в тот решающий момент белогорской битвы, когда наши силы стали уже ослабевать и мы готовились к отступлению под напором еретиков, — этот святой для нас образ я поручу воссоздать по его копии, которую и теперь можно видеть над престолом в церкви девы Марии-победительницы, тогда как сам чудотворный образ отвезен в Рим. Мы закажем для него дорогую оправу, и многолюдная процессия верующих проводит его до Белой горы, где он прежде всего будет торжественно освящен, а потом его поднесут эрцгерцогине в память ее первого посещения Праги. Все это даст мне — председательнице религиозного общества — повод приблизиться к принцессе, и в удобную минуту я не премину сказать, что именно нахожу необходимым прежде всего сделать для успеха нашего общего дела. Ведь если поставлена под угрозу власть церкви, то следует трепетать за свои права и свое господство и светской власти, божьей милостью поставленной над нами. Принцесса, разумеется, в разговоре с императором упомянет о том, что слышала от меня, оттого-то всем нам и следует позаботиться, чтобы на торжестве присутствовали представители высших кругов Праги; тогда в глазах императорской семьи Общество пресвятого сердца Иисуса станет посредником между властью и этими кругами, а в городе — полномочным выразителем мнений и намерений верховной власти. И все же, повторяю, осуществление этих планов будет возможно только в том случае, если все мы примемся готовить это торжество с надлежащим рвением и самоотверженностью.

— Можно ли в том сомневаться?

— Молодость никогда и ни в чем не сомневается, но с еще большей легкостью предаются мечтам люди зрелого возраста. Я же, например, ни на кого не могу всецело положиться, даже и на тебя.

Ксавера вспыхнула.

— Вы… вы сомневаетесь в моей любви к богу?

— В этом, разумеется, я не сомневаюсь, но боюсь…

— Чего же?

— Твоей любви к человеку.

Щеки девушки разгорелись еще ярче.

— Завтра ты вступаешь в жизнь. Ты красива, богата, умна, все к твоим услугам. В Праге найдется не много молодых людей, которые, увидев тебя, откажутся от мысли добиться твоей благосклонности. И может статься, что какой-нибудь из них настолько понравится тебе, что ты захочешь связать с ним свою жизнь… Что тогда?

Ксавера взглянула на бабушку с наивным удивлением, словно не видела в подобном желании ничего предосудительного.

— Вряд ли ты когда-нибудь задумывалась, что ожидает тебя в браке? Несколько дней помилуетесь, а потом наступит пресыщение, скука, пожизненная тюрьма без всякой надежды на волю. Из повелительницы всех ты неожиданно для себя станешь покорной служанкой одного мужчины, который заставит тебя отвечать за каждый проступок прислуги, за каждую свою неудачу, а его дети не дадут покоя не только днем, но и ночного отдыха лишат, к тому же каждый из них будет отнимать у тебя свежесть лица, портить фигуру. Сделавшись женой и матерью, ты преждевременно постареешь, и красота никогда уже не вернется к тебе.

Ксавера пришла в ужас, в безмолвной мольбе она протянула руки к бабушке: лишь бы та не рисовала столь страшную картину. Но пани Неповольная привыкла, что последнее слово всегда остается за ней.

— Да, да, ты увянешь, и тогда твой супруг пойдет к другой женщине, чтобы посмеяться над покинутой женой. С ней, а не с тобой будет он проводить все свое свободное время, из твоего приданого станет делать ей подарки, чтобы, нарядившись, она нравилась ему еще больше и окончательно вытеснила воспоминание о твоей красоте. Ты недоверчиво качаешь головой, думаешь, с тобой этого не случится и как раз твой супруг будет исключением из правила, его любовь и восхищение тобой будут вечными? Посмотри вокруг, и ты сразу поймешь, я не преувеличиваю и говорю это не из эгоистического опасения, что, выйдя замуж, ты оставишь меня одну. Понаблюдай — и увидишь: с той минуты, когда молодой человек становится женихом, всякая другая девица начинает привлекать его куда больше, чем невеста.

Ксавера задумалась.

— Какая страшная участь ожидает девушек, и насколько мужчины счастливее нас, бедных, — грустно прошептала она. — Почему я не родилась мальчиком?

— А что тебе мешает быть столь же счастливой, вернее — столь же свободной, как мужчина? — тихо, но выразительно произнесла пани Неповольная, глядя внучке в глаза. — Тебе по крайней мере ничто не мешает. Ведь если девушка бедна, непривлекательна и неумна, ей не остается ничего другого, как надеть на шею ярмо брака и еще быть благодарной тому, кто дает ей свое имя, чтобы сделать из нее кухарку и няньку. Но та, кого судьба наградила красотой, богатством и умом, всегда будет сама себе госпожой, ничуть не менее свободной, самостоятельной и полноправной, чем мужчина. Разумеется, в том случае, если она настолько мужественна, горда и обладает чувством собственного достоинства, чтобы, презирая злословие и зависть, сойти с проторенного пути и поставить перед собой совсем иные цели, нежели обыкновенные девицы.

Ксавера побледнела еще сильней.

— Погляди на меня, внучка! Я была так же хороша, как ты теперь, но разве муж больше любил меня за это, оставался мне верным? Не могу и не хочу рассказывать, как он унижал меня, оказывая предпочтение неумным, вульгарным женщинам. Я, жена его, была существом безответным, никчемным, бездеятельным, трепещущим перед ним; с плачем встречала я восход солнца и в слезах его провожала… А теперь? Теперь я пользуюсь влиянием, завоевала себе положение и благодаря этому оказала такую услугу нашей святой единоспасающей церкви, на какую не способен в наше время ни один мужчина. Так знай же, придет час, когда мое усердие перестанет быть лишь моим частным делом, оно получит всеобщее признание и мои заслуги перед католицизмом войдут в историю. О, если женщина смела и самостоятельна, она многое может! В скорбное время перед той битвой, славный юбилей которой мы собираемся теперь отметить, Чехия настолько была засорена плевелами безверия, что, казалось, они навсегда заглушили ростки истинной веры; специально приглашенные тогда в Чехию святые отцы иезуиты решительно ничего не могли поделать с господствовавшим здесь духом и уже сочли было, что их дело проиграно, как вдруг их озарила мысль привлечь женщин в качестве своих союзниц. И они сразу же постарались, чтобы в Вену ко двору были приглашены первейшие красавицы Италии, Испании и католической Германии из тех родов, чья приверженность церкви была вне всяких сомнений. Молодые чешские еретики из круга эрцгерцога, как и следовало ожидать, повлюблялись, посыпались предложения руки и сердца. Средство оказалось превосходным, ибо вскоре дело пошло на лад и завершилось полной победой над еретиками. Просто поразительно, с какой ловкостью были вновь водворены эти заблудшие овцы в свои пустующие овчарни, к тому же в неожиданно большом количестве! Тогда наши дамы с тем же рвением принялись обращать в истинную веру мужнину родню, служащих, прислугу… Если же, несмотря ни на что, не удавалось искоренить ложное вероучение, то по крайней мере можно было поколебать его. Но самая большая заслуга по обращению молодых мужчин Праги принадлежала, вне всякого сомнения, тем благочестивым девам, которые, невзирая на осуждение недальновидных людей, готовы были жертвовать своим состоянием, красотой и молодостью, лишь бы под видом различных развлечений и увеселений в вихре света верно служить богу и святой церкви. И они служили, служили во сто крат лучше, нежели укрывшиеся в монастырях монахини, озабоченные лишь спасением собственной души и нисколько не думавшие о мирских делах, разве что иногда помянут кого-нибудь в своих молитвах… А те, вдохновленные самим господом миссионерки, куда успешнее воевали против богохульников, чем это сделали бы даже объединенные войска всех трех Фердинандов{18}. Само собой разумеется, они наперед получили от своих исповедников отпущение грехов и за невинную ложь, и всяческое коварство, к которым приходилось прибегать по необходимости: ведь грехом являются только проступки, которые продиктованы злой волей, а все, что имеет перед собой благую цель, не считается грехом, пусть даже в душе мы строго судим себя за это. Еще бы! Ведь цель оправдывает средства. Теперь никто не сомневается, что католичество в Чехии прежде и больше всего должно быть благодарно красоте, а также хитроумной изобретательности наших женщин, сумевших сделать так, что проклятые чашники{19} наконец-то побеждены и, даст бог, вернется то время, когда женская красота и женский ум столь высоко вознесут святой крест, что в его божественном сиянии померкнет всякое воспоминание о каких бы то ни было ересях и религиозных неурядицах в нашей стране!