— Высокий шеф считает вас орлом Каракумов, желает тысячу лет жизни и передает вам знак своего доверия и уважения, — медленно проговорил Макензи, протягивая хану небольшую золотую шкатулку и пергаментный свиток, запечатанный красным сургучом.

Джунаид-хан, приняв подарки, передал пергамент Ахун-ишану, опустился на подушки и пригласил гостей последовать его примеру.

Ишан Ахун наклонился к уху Джунаид-хана и стал шепотом передавать содержание документа.

Выслушав то, что ему передал Ахун-ишан, главарь басмачей почтительно сказал:

— Я очень рад, что мой высокий друг не забывает нас. Меня радует и то, что последние из колеблющихся младохивинцев наконец вспомнили, что они мусульмане.

— Мы никогда этого и не забывали, уважаемый хан, — отозвался Чарыев. — Но времена были иные, а события очень горячие.

Джунаид-хан неприязненно посмотрел на говорившего, потом произнес:

— Вы и запутались в этих горячих событиях. А запутавшись, себе и мне принесли много вреда. Однако мы поступаем невежливо, вынуждая нашего дорогого гостя слушать неинтересные споры. — И он повернулся к Макензи: — Благополучно ли было ваше путешествие?

— Благодарю вас. Путь мой был не из легких, но закончился благополучно. К счастью, в Туркмении много людей, которые по-прежнему остаются нашими друзьями.

Ваш спор, уважаемый сардар, с моим провожатым достоин внимания. Он проливает свет на другие споры, которые велись несколько дней назад в доме заместителя председателя Ташаузского ревкома, где мне довелось присутствовать.

— Ну, если вы успели познакомиться с этим неудачным кандидатом в вожди каракумских туркмен, то тогда не будем терять времени понапрасну, — весело проговорил Джунаид-хан и, поднявшись с подушек, широким жестом радушного хозяина пригласил гостей следовать за ним.

Ахун-ишан поспешил вперед и открыл дверь перед Джунаид-ханом. Вслед за хозяином гости вступили в большую комнату, где сидело много родовых вождей из туркмен.

— Правоверные! — громко произнес Джунаид-хан, едва переступив порог комнаты. — Наш высокий друг и покровитель прислал к нам своего доверенного человека сахиба Макензи для ознакомления с делами в Хорезме и оказания помощи. Прошу считать его нашим дорогим гостем.

Макензи, сделав шаг вперед, приложил руку к груди и произнес:

— Салам алейкум, вожди каракумских народов! От имени моего шефа передаю вам самый искренний привет и пожелания успеха во всех ваших делах.

Чистый туркменский выговор, подчеркнутая вежливость и уважение произвели на сидящих хорошее впечатление. Старики дружно закивали головами, заулыбались.

Снова взял слово Джунаид-хан.

— Мы собрались здесь для того, чтобы решить ряд вопросов. Я хочу послушать уважаемого Гудама Али-хана, что скажет нам он.

— Многими способностями наградил меня аллах, — так начал свою речь смуглый старик, сидящий в центре комнаты, — могу кафиров[56] истреблять, держать в страхе своих рабов, а вот речи говорить не умею. Но раз вождь приказывает, скажу: сейчас настало время истребить вожаков взбунтовавшейся черни. Надо сделать так, чтобы большевики не знали, откуда на них падет удар…

До поздней ночи продолжалась беседа злейших врагов Советской власти. Один оратор сменял другого, но суть речей была одна — свержение власти, которую они ненавидели, которой боялись. Выступление каждого было пронизано единственным стремлением — создать в Туркмении свое, мусульманское государство.

Совещание закончилось. Джунаид-хан был объявлен вождем, которому поручили готовить восстание против Советской власти.

В эту же ночь Макензи в сопровождении Сапара Косе и Чарыева покинул ставку Джунаид-хана. Макензи вез своему шефу подарок хана — изящную камчу с ручкой из ноги джейрана. В искусно высверленной ручке камчи запрятали решение совещания, подписанное всеми его участниками, и только один ишан Ахун, который оформлял этот документ, «забыл» подписать его.

Утром Макензи и его спутники прибыли к Мадраим-баю. Здесь их ждали несколько узбекских феодалов и басмаческий курбаши[57] Шакир-бала.

За завтраком Сапар Косе проинформировал своих друзей о совещании у Джунаид-хана. Это сообщение было принято по-разному. Были и такие, кто остался недоволен.

— Нельзя доверять этому разбойнику, — горячо сказал один из баев. — Он уже раз обманул нас.

Его поддержал Шакир-бала:

— Лучше прорваться через границу и зажить там по-новому, чем добывать трон новоявленному туркменскому падишаху.

Долго грызлись эти волки за власть, за верховодство над людьми. Грызясь, они не забывали, что главная их цель — борьба с Советской властью. Только на этой почве они и находили общий язык.

После долгих споров пришли к решению: если Джунаид-хану удастся свалить Советскую власть в Туркмении, то, оказав помощь ему, создать свое, младохивинское государство. Если провал — уйти за кордон.

Макензи на этом совещании не присутствовал. Еще когда подъезжали к курганче Мадраим-бая, он предупредил Сапара Косе:

— Прошу вас обо мне здесь не рассказывать. Пусть на это время я буду нукером Перли Чарыева. А с наступлением темноты помогите незаметно покинуть курганчу.

Сапар Косе хотел что-то возразить. Макензи, заметив это, добавил:

— Каракумы я знаю как свои пять пальцев.

Бандит в знак согласия только почтительно склонил голову. Для него Макензи был посланцем могущественной страны, и воля его была для Сапара законом.

— Ну, Силаев, рассказывай о своих похождениях у Джунаид-хана, — обнимая чекиста, сказал Четвертаков.

Посвежевший, помолодевший после умывания Силаев сел за стол.

— А ты уверен, товарищ Силаев, — начал начальник отдела, — что для Джунаид-хана и его окружения ты остался Макензи?

— Иначе бы мне не сидеть в этой комнате. Басмачи дипломатии не признают. Кончают лазутчиков на месте.

— Убедительно. Ну рассказывай.

— У меня сложилось мнение, что помешать выступлению Джунаид-хана мы уже не успеем. Но обезглавить готовящееся восстание можем. В наших руках все те, кто, прикрываясь должностями на советской службе, являются пособниками басмачей. Вот с них и начнем.

— А что тебе удалось узнать о дне выступления Джунаид-хана?

— К сожалению, ничего. Но думаю, выступление басмачей — это отвлекающий маневр, которым англичане хотят прикрыть свою акцию где-то в другом месте, — ответил Силаев.

…Чарыев, устав с дороги, расположился на отдых у колодца. Чувствовал он себя превосходно: басмачи не тронут — свой человек. Если задержат «товарищи», скажет: еду к родственнику в гости.

Словно подслушав его тайные мысли, к колодцу подскакала группа всадников. Перли удивился, увидев среди них Четвертакова.

Соскочив с иноходца, чекист вежливо поздоровался с путником:

— Салам алейкум! Милости просим к нашему достархану[58].

— Вот спешу к своему родственнику Кунар-хану, — не дожидаясь вопроса, сказал туркмен, ставя на коврик допитую пиалу чая. — Болен он очень сильно.

— Вы и нас заставили спешить, — заметил Четвертаков. — Гнали коней, чтобы отговорить вас от этой поездки.

— Гнали, чтобы отговорить меня?

— Ваш родственник Кунар-хан разоблачен, как злейший враг. Его трудно спасти, но вас еще можно, — спокойно ответил на вопрос Четвертаков. — Напрасно вы хотите убедить себя, что Советская власть враждебна к вам.

— Тут что-то не так. Мне кажется, товарищ начальник, вы глубоко ошибаетесь, заставляя выслушивать меня такие непонятные слова, — нахмурившись, проговорил Перли.

— Ошибаюсь? Допустим. Но тогда скажите мне, какая нужда заставляет вас разъезжать по Каракумам, бывать в крепости Каландар?

— Я в крепости давно не бывал и дел с Джунаид-ханом не веду, — быстро ответил Чарыев.

— Так ли? Подумайте хорошенько. Не хотите? Дело ваше. Придется помочь… Товарищ Силаев! Подойдите, пожалуйста, сюда, — крикнул Четвертаков.