— Микич! Сообрази еще стаканчик!..
Ночь закончилась для нас полной победой. Руководитель повстанцев Лазьян телеграфировал председателю Ревкома Армении Касьяну:
«Красные повстанцы шлют трудящимся Армении из захваченных трофеев первый подарок — два паровоза, цистерны с керосином, семь мешков чаю, теплое белье, сельскохозяйственные орудия…»
Силами одного батальона было взято в плен 12 офицеров и 600 солдат. Было захвачено 5 пулеметов, около тысячи винтовок, много боеприпасов.
Грудь чекиста Арташеса Степаняна украсил орден Красного Знамени, который ему вручил лично Серго Орджоникидзе.
П. Родимов
КРЕСТЫ НА ВОРОТАХ
В августе 1920 года меня с группой товарищей направили на работу в Ставропольскую губернскую чрезвычайную комиссию.
На Ставропольщину мы прибыли впервые. Перед нами открылись необъятные степные просторы с редкими, но крупными станицами. Южное солнце палило нещадно.
Нас встретил начальник губчека, член коллегии ВЧК Василий Степанович Савинов. На вид ему было не более пятидесяти лет; приятная серебристо-белая седина покрывала его голову. По рассказам товарищей мы уже знали о том, что он рабочий Путиловского завода, работал там вместе с М. И. Калининым, с 1906 года состоит в партии большевиков, не раз бывал в ссылках. Он был немногословен, но то, о чем говорил, было весомым и неопровержимым.
Мы обстоятельно рассказали ему о положении в столице, в центральном аппарате ВЧК.
— А у нас здесь дела не совсем хорошие, — сказал Савинов. — Дают себя знать последствия только что закончившейся здесь ожесточенной гражданской войны: в степях бродят остатки банд Шкуро и Мамонтова, в городах и станицах осело много белогвардейцев, у населения еще не все оружие изъято, контрреволюционеры то там, то здесь поднимают головы. Одним словом, у нас жарко не только от солнца…
С кадрами у нас туговато, — продолжал Василий Степанович, приветливо осматривая прибывших чекистов. — Вы приехали весьма кстати. Мы благодарны Феликсу Эдмундовичу за помощь.
Ознакомившись с оперативной обстановкой в губернии и получив назначение, мы сразу же приступили к делу.
Вскоре в губчека поступили тревожные вести. Одна комсомолка в воскресный день услышала на базаре разговор подвыпивших мужчин.
— Ты не горюй, Матвей, — говорил один другому, — скоро кончится их власть, и мы опять приберем землю к своим рукам.
— Да иди ты… — отмахнулся другой.
— Крест святой, правду говорю, — уверял первый, — мы им такую баню готовим — всех перережем и перевешаем, весь город виселицами уставим.
Это известие насторожило губчека. Подняли на ноги весь губернский аппарат. Вскоре удалось напасть на след одного из неизвестных. На том же базаре его опознал по приметам сотрудник милиции. Было решено мужчину не задерживать, а просто установить его местожительство. Незнакомец оказался жителем станицы Старомарьевской, что в семи километрах от Ставрополя.
Выяснилось, что в станице действительно засело много бывших белогвардейцев, они-то и готовили мятеж. К белогвардейцам примкнули кулаки и уголовные элементы. Создалось положение, при котором в любой момент Ставрополь мог подвергнуться нападению мятежников.
Признаки готовившегося восстания стали проявляться и в самом городе.
Однажды я пошел домой на обед. Подхожу к дому. По профессиональной привычке осмотрел все вокруг, глянул даже на забор. И что же вижу: на воротах мелом нарисованы три креста.
«Странно, что бы это могло означать? — подумал я. — Вчера этих крестов здесь не было, сегодня — появились. Ребенок ради игры их нарисовать не смог бы — ему не дотянуться…»
В особняке кроме меня жили еще два оперативных работника — Бобров и Рождественский. Я еще раз посмотрел на эти странные знаки. «Уж не нас ли касаются эти кресты, нет ли их на других домах?..» — мелькнула тревожная мысль, и я пошел вдоль улицы. Я уже знал всех сотрудников губчека и партийных активистов города, знал даже, где они живут.
У первого же дома, где жил со своей семьей наш сотрудник, на воротах я увидел крест. И опять там, где только впору было дотянуться рукой взрослому человеку. Я обошел несколько домов и везде, где жили наши сотрудники или партийные работники, находил кресты на дверях или воротах.
«Здесь что-то неладно», — решил я и направился в губчека.
Выслушав меня, Савинов тут же собрал совещание сотрудников. Я доложил все, что видел и думал. Мой сосед по квартире, Бобров, стал подымать меня на смех, назвал Пинкертоном. Все рассмеялись.
— А вы, товарищи, зря серьезный сигнал Родимова обращаете в шутку, — проговорил Савинов. — Сегодня же начнем выяснять, кто и зачем нарисовал эти кресты на наших дверях и воротах.
Мы стали расходиться. Я пошел в город. В раздумье остановился на площади. Закурил. В моем секторе проживали два портных, парикмахер, сапожник и старая одинокая женщина — Анастасия Ивановна Клочкова. Она умела гадать на картах. Я знал, что через таких людей проходит много народу, что посетители, коротая в ожидании заказа время, разговаривают с ними, а перед Анастасией Ивановной они даже открывают свою душу. «Здесь я скорее всего что-нибудь узнаю», — думал я.
Свой рейд я начал с портного осетина Вано. Только я открыл дверь, как из-за стола навстречу мне, потирая короткие руки, поднялся хозяин. Небольшой рост, отлакированная лысина, необычайно подвижные льстиво-хитрые глаза, галстук-бабочка, черный костюм придавали ему лакейский вид.
Я стал расспрашивать его, не известны ли ему подробности совершенного утром в Ставрополе убийства. Он сказал, что ничего не знает. Тогда я коснулся некоторых деталей события. При первых же моих словах лицо Вано сделалось каким-то озабоченным. Он пододвинул стул, сел рядом. Слушал он меня до неприятности внимательно, даже покачивая блестевшей головой.
Я кончил рассказывать и выжидающе посмотрел на Вано. Некоторое время он молчал, морщил лоб, стараясь что-то вспомнить, а потом тихо, словно крадучись, заговорил:
— Нет, дорогой, не знаю. Что сказать вам, я человек рабочий, целый день дома сидел, работа ждал, а работа нет.
И начал рассказывать о своей тяжелой теперешней доле.
Не повезло и у следующего портного, и у сапожника, и у парикмахера. Усталый, разбитый и голодный, побрел я к последней намеченной мной кандидатуре — к Анастасии Ивановне Клочковой. Ее маленький покосившийся деревянный домик приютился на окраине города.
Анастасию Ивановну я застал дома. Это была умная, добрая старая женщина. Во время нашествия конницы Шкуро белые замучили единственного ее внука. В то время она долго прятала у себя в подполье тяжело раненного красного командира.
С ней я был более откровенен, так как был уверен в искренности и честности этой женщины, в ее добром уважении ко мне. Я спросил ее прямо:
— Скажите, пожалуйста, Анастасия Ивановна, за последние дни вам не приходилось слышать о том, что кто-то в городе собирает оружие, что замышляют убийства или еще что-то в этом роде?
Анастасия Ивановна спрятала под стол натруженные руки, выпрямилась, задумалась и сказала:
— Нет, касатик, ничего подобного я не слышала…
— Анастасия Ивановна, — задал я ей новый вопрос, — может быть, вам кто-нибудь, ну скажем, высказывал какое беспокойство за мужа, сына, отца? Ведь те, кто приходит к вам узнать свою судьбу, раскрывают душу…
— А чего же, — оживилась она, — я ведь должна знать, зачем ко мне приходят они, — иначе и карты ничего не скажут.
Анастасия Ивановна начала перечислять мне все, что ей удалось услышать от своих клиентов за последние дни, но в этих рассказах для меня по-прежнему не было ничего интересного. Я уже стал подумывать, что же делать дальше, куда пойти теперь, с кем еще побеседовать. А Анастасия Ивановна рассказывала мне тем временем про свою соседку, которая дохаживала последние дни беременности. Муж у нее служил красноармейцем в ставропольском полку. Фамилия его Прохоров, а ее зовут Авдотьей.
