В Кривой Рог поезд прибыл утром. Прямо со станции Ставский направился на барахолку, долго бродил, ни к чему не прицениваясь. Было видно, что он кого-то искал. Вот он подошел к женщине, торговавшей вязаными платками, и, улыбаясь как старой знакомой, приветливо поздоровался. Потом они отправились в город на Вежецкую улицу и зашли в дом, где жили Каневские.

Я понял, что сопровождала нашего «почтаря» жена Станислава Каневского.

Весь день Ставский никуда не выходил. Потом мы увидели, как Каневский шел домой с небольшим свертком.

Вечер и ночь прошли спокойно. Из дому никто не выходил. На рассвете, в седьмом часу утра, хлопнула дверь, и вышел Каневский. Он торопливо направился в сторону рудничного городка. Отсутствовал недолго и уже через несколько минут чуть не бегом вернулся.

Часа через два вышли все трое. Ставский нес мешок, коробку и толстую палку с заостренным концом. Жена Каневского была с кошелкой. Они направились на базар. Здесь «почтарь» распрощался с супругами и направился к железнодорожной станции.

На путях стояло несколько составов, груженных рудой и готовых к отправлению. Ставский прошел два состава, а возле третьего, верх руды которого был забрызган известью, остановился. Осмотрелся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, взобрался на тормозную площадку.

Вдоль состава шныряли безбилетники, ища себе укромные места для проезда.

Мы устроились на тормозной площадке по соседству со Ставским. Отличить нас от обычных пассажиров было невозможно, поэтому подозрений у нашего подопечного мы не вызывали.

Поезд пошел. Было морозно. Дул встречный ветер, выжимая из глаз слезы.

Несколько перегонов «почтарь» не двигался. Перед Верхне-Днепровском Ставский поднялся, посмотрел на соседний вагон, на тормозной площадке которого ехали наши работники. Они стояли к нему спиной. Затем повернулся в мою сторону. Я был закрыт тормозной площадкой и, оставаясь невидимым для него, вел непрерывное наблюдение за ним через щели тамбура.

Убедившись, что опасности нет, он развязал мешок и рассовал по карманам свертки. Затем он перелез через борт платформы, держа в руках остро отточенную палку. Острым концом он стал просверливать в руде отверстие. Затем опустил в лунку сверток и разровнял руду. Все это он делал не спеша, поглядывая на соседние тормозные площадки. Оперработники по-прежнему стояли к нему спиной. Ребята ждали моего сигнала.

Ставский вновь пустил в ход свою палку. Больше медлить было нельзя. В тот момент, когда Ставский полез в карман за очередной порцией взрывчатки, я махнул пистолетом. Это был сигнал к действию.

Выскочили два сотрудника. Скинув полушубки, они перескочили через сцепления двух соседних платформ и схватили преступника за руку, в которой он держал палку и заряд динамита.

Ставский от неожиданности тяжело опустился на руду. В его глазах отражался смертельный страх.

Сотрудники извлекли из его карманов еще три неизрасходованные шашки.

В тот же день на квартире Ставского был произведен обыск. В сарае нашли еще до двух килограммов динамита.

…Этот матерый враг, разоблачить которого помог простой рабочий, давно запятнал свои руки кровью советских людей. Служа в контрразведке армии Деникина, лично участвовал в расстреле пленных красноармейцев, уничтожал членов подпольных организаций, оставленных для работы в тылу врага.

Уйдя после разгрома белогвардейских банд в подполье, Ставский акклиматизировался и стал искать единомышленников. Он разыскал Каневского, а найдя сообщника, привлек его к диверсионной работе.

Но всему бывает конец. Пришел он и для диверсантов. Суд сурово покарал их.

После знойного дня, когда солнце, словно зацепившись за что-то невидимое, застыло в зените, загоняя все живое в убежище, под толстые стены дувалов, наступила спасительная ночь. Погрузился в неспокойный сон и город Ташауз, расположенный на северной окраине песчаной пустыни Заунгузские Каракумы.

Долго ворочался с боку на бок командир кавалерийской бригады Яков Мелькумов. Мысли то и дело возвращались к недавнему совещанию в окружном комитете партии, где пришлось здорово поспорить. Уже засыпая, комбриг продолжал доказывать, что руководить трудовым народом Советской Туркмении должен сам народ, а не феодальная знать, которая засела на руководящих постах в ряде ревкомов…

Стук в дверь вернул засыпающего Мелькумова к действительности. Он недовольно проворчал:

— Даже ночью не дадут человеку выспаться! — Накинув на плечи халат и сунув в карман пистолет, он пошел впустить ночного гостя. — Кто?

— Свой я, открой!

В дверях показался начальник Особого отдела ВЧК Владимир Четвертаков.

— Прошу прощения, Яков Аркадьевич, что потревожил. Дело очень срочное. Получены сведения, что в доме заместителя председателя ревкома Кочкораева состоялось антисоветское совещание. Вот ознакомьтесь. — И Четвертаков протянул Мелькумову несколько листков бумаги. Подвинув к себе небольшую керосиновую лампу, комбриг углубился в чтение. Чем дальше он вникал в суть донесения, тем больше хмурился.

А рассказало оно ему о многом. Кочкораев, прикрываясь должностью заместителя председателя Ташаузского ревкома, творил черные дела против Советской власти. У него в доме состоялось собрание его единомышленников. Присутствовали князьки Нияз Бахши, Якши Кельды, Гулям Али-хан. Свой человек Владимира Четвертакова со скрупулезной точностью записал всю беседу. Самым ценным было сообщение о предстоящем приезде в Туркестан английского разведчика Макензи…

— Ну что ж, приготовим гостю достойную встречу, — проговорил Мелькумов. — Подготовку встречи принимай на себя, Володя. Продумай хорошенько каждую деталь, подбери людей из дехкан, и так, чтобы о результатах встречи никто не знал. Есть у меня одна идея, которую можно будет осуществить после поимки Макензи.

— Будем стараться, Яков Аркадьевич, — горячо заверил чекист командира бригады. — Во всяком случае, у меня есть люди, которые ночью видят так же хорошо, как и днем, и отлично умеют ловить диких лошадей. Думаю, это искусство сейчас пригодится.

…Весь день у Владимира Четвертакова ушел на подбор людей, которые должны были вместе с ним выполнить задуманную операцию.

Наконец группа сколочена. В нее вошли те, кто уже не раз помогал Советской власти очищать землю от разной нечисти.

С наступлением темноты к мосту, перекинутому через Ката Арык, подошла группа дехкан с кетменями на плечах. Ее вел пожилой туркмен с седой бородой. В руке он держал бухту тонкой веревки.

Около моста сделали привал. Присели по восточному обычаю на корточках.

— Только уговор, не спать! — шепотом сказал старик. — А то птицу упустим!

— Что вы, ата Дурды, — ответил за всех голос из тьмы. — Как можно спать? Ведь мы не к теще в гости пришли… — Потом помолчали, разошлись по одному в разные стороны и растаяли в темноте. Только возле белобородого осталось несколько человек.

Дурды, сойдя с моста, прилег на насыпь и притаился. Прошел в томительном ожидании час, другой. Город, измученный дневной жарой, спал. Было так тихо, что даже им, ночным охотникам, не верилось, что есть еще люди, которые также не спят.

Послышался шум осторожных шагов. Кто-то неторопливо шел к мосту. Дурды, словно ящерица, сполз с насыпи. Снизу ему было хорошо видно все, что делалось на мосту. Вот на него взошел человек. Вот он подошел к перилам моста и, опершись на них, что-то долго и внимательно высматривал. Казалось, что этот человек просто вышел подышать ночной прохладой реки.

Наконец он повернулся и быстро пошел обратно в степь.

Вслед ему из-под моста раздался крик шакала.

Едва утих этот крик, как возле старика появилось несколько человек.

— Брать будем с этого места, — сказал старик. — Отсюда бросать аркан удобнее.

— А может, ата, вернее будет оглушить пришельца палкой? — проговорил один из группы. — Так будет вернее. Темень, хоть глаз выколи. Арканом промахнуться можно.