Нет, Зимин начал не с вещественных доказательств.

— Мне стало известно о неприятном вчерашнем инциденте в столовой. Вспыхнул он по вашей инициативе. — Зимин начал официально, а продолжал с укором: — Я не стану вам объяснять, что на заставах не полагается нянек и прислуги, солдаты всё делают сами: моют полы, подметают двор, работают на кухне, ухаживают за скотом и даже коров доят. К слову сказать, наш Борисов дойкой коров занимается не по своей доброй воле — выполняет приказ командира. И хорошо выполняет, надаивает молока в два раза больше своего предшественника и занимает первое место в отряде. Так-то вот... И замечу кстати, что он у нас имеет первый спортивный разряд по легкой атлетике, как и вы по шахматам. Я не ошибаюсь насчет шахмат?

— Не ошибаетесь, товарищ майор. Но я же никому не говорил об этом.

— У нас ведь, слава всевышнему, связь работает неплохо. Лейтенант Бабкин связался с подразделением, где вы служили до нас. На прежнем месте, оказывается, вы оставили о себе и хорошую память... Но вернемся к рядовому Борисову. Он у нас отлично стреляет, великолепно владеет самбо. И ко всему этому — он надежный товарищ, добрый, отзывчивый, последним поделится. У нас очень уважают его. И в первую очередь не за спортивные там успехи и даже не за то, что он надежный товарищ. Как известно, на Руси испокон веков уважали кормильцев. Да в этом вы вчера и на своем опыте убедились. Солдаты не пропустили мимо ушей вашей злой подковырки над кормильцем: дескать, не мужское это дело дергать корову за сиськи. Они вас просто-напросто выставили из столовой.

Киселев по-мальчишески шмыгнул носом:

— Извините, товарищ майор. Я действительно великую глупость сморозил.

— Это уже хорошо, Евгений. Это уже мы с вами общий язык находим. Жить нам под одной крышей придется еще больше года, и общий язык очень нужен. Мне бы хотелось, чтобы вы на это печальное недоразумение взглянули и с другой стороны. В силу обстоятельств вам приходится круглые сутки быть среди солдат, спать в одном кубрике, есть в одной столовой, стоять в одном строю, нести одну и ту же ответственную службу. И худо будет, если восстановите против себя всех солдат — в этом направлении вы уже изрядно постарались. Конфликт с командирами — одно дело. Тут можете наряд вне очереди схлопотать или какое другое уставное наказание. Конечно, ничего хорошего в этом нет. Но куда хуже, если вступите в конфликт со своим братом солдатом, с которым круглые сутки вместе. И вместе придется быть, повторяю, не какую-то неделю, не месяц, а еще целый год с гаком.

Бабкин уже не смотрел в потолок скучающими глазами. Он посматривал то на Киселева, сконфуженного и, нет, не провинившегося, а понявшего вину, уже сидевшего не на краешке стула, а в глубине его; то переводил свой взгляд на майора Зимина, озабоченного, недовольного и в то же время по-отечески сочувствующего Киселеву, молодому парню, оказавшемуся в трудном положении.

— Солдаты к вам настроены неважно, и я опять повторяю — вы к этому приложили немало усилий, — продолжал Зимин. — И вам же, а не кому другому, надо предпринять все, чтобы наладить с ними нормальные отношения.

Киселев сидел, склонив голову. Поднял виноватые глаза и спросил глухим голосом:

— А как это сделать?

— У меня есть одно предложение, но, чтобы выполнить его, нужно мужество... Я бы советовал сегодня же на боевом расчете перед строем всей заставы признаться в своем неправильном, или как вы найдете нужным охарактеризовать, поведении и попросить у Борисова извинения. Нелегко это, а другого выхода не вижу.

— Я сделаю это, товарищ майор, — после долгого раздумья согласился Киселев.

— Вот и хорошо! Но вам еще и о другом надо подумать. Кроме прямой службы у нас каждый что-нибудь да делает для заставы, для своих товарищей. Например, сержант Барвенко рисует, наглядную агитацию оформляет, тот же Борисов занимается с любителями брусьев и перекладины, Ухов — с начинающими штангистами. Есть у нас любители петь и плясать, но вот беда — нет баяниста, демобилизовался недавно. И к вам такая просьба, Евгений: запылился наш баян, подарок шефов. Возьмите-ка вы его в руки, а?

— Хорошо, товарищ майор, баян не будет пылиться.

— Вот и славно! У нас, скажу я вам, музыкантов тоже любят и при случае не дают в обиду... Напоследок у меня к вам два вопроса. Ваш отец — известный лектор-международник. Вы не можете посодействовать, чтобы он приехал к нам на заставу? С пропуском мы устроим.

Киселев снова опустил голову, долго молчал, лицо его снова стало отчужденным:

— Нет, я не могу содействовать этому. Извините, товарищ майор, не могу.

— Зачем же извиняться? Значит, есть серьезные причины. Хотя, признаюсь, ваш отказ и удивляет меня: пожалуй, не каждый солдат откажется от встречи с отцом или матерью. Вернее, не было таких случаев... И второй вопрос: почему вы призваны на два года позже своих сверстников?

— Я учился в университете на филологическом — родители настояли, а я хотел в политехнический поступать. Мне это по душе... Завалил экзамены на последнем семестре второго курса, ну меня и отчислили. Теперь, знаете, в вузах не особенно уговаривают.

— Что-то не очень огорчает вас это отчисление.

Киселев впервые рассмеялся:

— Нет, не огорчает, товарищ майор. Зато родитель мой расстраивается. Я ведь английский неплохо знаю — еще с дошколят изучал, говорят, способности есть к языкам. Но разве только филологам нужен иностранный? По-моему, тот же английский не худо знать и инженеру.

— Верно, не худо. Я сыну своему завидую — он этот английский тоже неплохо знает. Лейтенанту это тоже не лишне.

— Этот молодой парень-лейтенант ваш сын? — удивился Киселев.

Киселев, конечно, знал это — такое в небольшом изолированном подразделении узнается сразу же — и удивление разыграл, чтобы сделать приятное майору. А тот не заметил этого и не без гордости признался:

— Да, сын. И родился, к слову сказать, на заставе... Ну что ж, Евгений, спасибо за откровенный разговор. У меня пока всё. Можете идти.

— Есть идти!

Когда он ушел, Зимин проговорил задумчиво:

— Вот какие теперь пошли наши солдаты, дорогой ты мой Сергей Николаевич: английский язык знают, первый разряд по шахматам имеют.

— Что и говорить, солдат пошел грамотный. Только меня другое интересует: почему вы, Петр Андреевич, не задали Киселеву главного вопроса?

— Имеешь в виду окурки? Это еще рано. Сейчас ведь другое было важно: подготовить Киселева к этому главному вопросу, снять с него отчужденность и настороженность. Судя по всему, это удалось...

Утренняя проработка следа нарушителя, еще свеженького, не «остывшего», помогла не только восстановить маршрут движения преступника, но избавила заставу от лишних осложнений. Позвонил командир части полковник Дементьев. Он всегда разговаривал, не жалея голоса, и поэтому Бабкин слышал весь разговор, как будто сам держал телефонную трубку.

— Правому твоему соседу, Петр Андреич, за сегодняшнее объявляю благодарность в приказе, — говорил полковник Дементьев. — Пограничный наряд в полном составе получит знаки отличия и краткосрочные отпуска. Молодцы! А как посоветуешь поступить в отношении тебя и твоих простофиль?

— Выдать то, что заслужили, товарищ полковник, — спокойно ответил Зимин.

— Во всяком случае, благодарности не будет. Догадываешься, почему?

— Не догадываюсь, а твердо знаю. Мы с Бабкиным еще утром проработали след нарушителя.

— Уже? Вон как! — удивился полковник Дементьев. — Предусмотрительно действуешь, и без лишних напоминаний. Хвалю! Какой же вывод?

— Для нашей заставы — самый неприятный: наш наряд прохлопал Казаченку, спугнул его и вынудил изменить направление, углубиться в лес и податься к соседу. А так бы все события разыгрывались на нашем фланге.

— Точно, Андреич. И у нас такой же вывод. Выяснил, кто именно спугнул?

— Старшим наряда был ваш подшефный.