Дофин принял шотландских капитанов в Бурже в декабре 1419 года с большой официальной помпой и показной радостью. Однако очевидно, что, несмотря на необыкновенный логистический подвиг, который привел их во Францию, он был разочарован. Причины этого далеко не ясны. Очевидно, он ожидал большего количества войск. Возможно, он также рассчитывал на конные войска, сравнимые с полевыми армиями Генриха V. Но больше всего его разочаровало руководство. Ни один из глав великих семей Шотландии не приехал. Ни один из двух назначенных командиров не пользовался такой военной репутацией, как граф Мар. Придворные Дофина называли новоприбывших "пьяницами" и "пожирателями баранины", а его советники с явным нежеланием отправляли их на фронт. Амбициозные осенние планы по совместному наступлению на Нижнюю Нормандию были отложены. Вместо этого Дофин отправился в Лангедок, взяв с собой несколько недавно прибывших шотландских отрядов. Остальные были расквартированы на зиму в долине Луары. Бьюкену и Вигтону было велено вернуться в Шотландию, как только стихнут зимние шторма, в сопровождении Рено де Шартра, самого опытного дипломата Дофина. Они должны были надавить на герцога Олбани и Дугласа, требуя больше и лучше оснащенных людей, и настоять на том, чтобы граф Мар немедленно пересек море и принял командование над ними. В результате этих решений единственными шотландскими войсками, которые были развернуты в поле в течение следующих нескольких месяцев, стали передовые отряды Уильяма Дугласа, лорда Драмланриг, которые находились во Франции с марта предыдущего года. Они были отправлены, чтобы присоединиться к маршалу де Рье во время похода на Мэн. Неспособность Дофина использовать мощную шотландскую армию в качестве единой ударной силы была упущенной возможностью поразительных масштабов[835].

Кардинал Филластр, находившийся при папском дворе во Флоренции, где послы Генриха V вели переговоры с представителями Дофина под патронажем Папы, сообщал, что за обычной бравадой англичан он обнаружил непривычное беспокойство. По словам информаторов кардинала, англичане втайне беспокоились, что у короля заканчиваются деньги и люди. Больше всего они "боялись шотландцев". Генрих V, как и многие полководцы, более остро осознавал свои собственные трудности, чем трудности своих врагов. Он ничего не знал о разочарованиях Дофина в шотландцах и очень мало о том, как бездарно была развернута армия Бьюкена. Но он действительно боялся шотландцев. Их вмешательство произошло в очень трудный момент. Доходы английского короля за лето были самыми низкими за все время его правления. В военном отношении появление шотландцев во Франции свело бы на нет его преимущество в численности и техническое превосходство в лучниках. Хуже того, это грозило подорвать его дипломатическую позицию после убийства Иоанна Бесстрашного. Опасность заключалась в том, что импульс кампании в Нормандии, который успешно поддерживался дольше, чем любая предыдущая английская кампания во Франции, ослабевал в тот самый момент, когда король, казалось, уже достигнет всех своих целей[836].

Выступая 16 октября 1419 года на первом заседании Парламента в Расписной палате Вестминстерского дворца, канцлер Лэнгли был сдержан в отношении больших перспектив, открывшихся после убийства Иоанна Бесстрашного. Он рассказал о триумфах короля в Нормандии и о его безуспешных попытках достичь мира путем переговоров при Мёлане и Понтуазе. С конца 1417 года не было одобрено ни одной парламентской субсидии. Лэнгли предупредил Парламент, что все, чего добился король, будет потеряно без новой финансовой поддержки и масштабных подкреплений. Но недовольство продолжающейся войной уже росло среди сословий, представленных в Парламенте. Палата Общин устала от постоянных налогов. Непрерывный поток монет и слитков через Ла-Манш для выплаты военного жалованья вызывал сильную дефляцию. Когда Нормандия была завоевана, Франция повержена в прах, а ее морская мощь практически уничтожена, англичане начали задаваться вопросом, какие еще преимущества может принести война Англии, в отличие от Генриха V лично. Палата Общин была встревожена перспективой финансировать из английских налоговых поступлений распространение завоеваний Генриха V на остальную Францию. После непростых переговоров Палату Общин удалось убедить предоставить субсидию в размере одной и третьей части от стандартной суммы. Сумма субсидии, составившая около 65.000 фунтов стерлингов, включая традиционную субсидию от духовенства, была почти наверняка меньше, чем требовали канцлер Лэнгли и герцог Бедфорд. Кроме того, парламентарии оговорили, что она должна быть использоваться только для обороны Англии. Если королю нужны были деньги во Франции, пусть он покупает шерсть в Англии и продает ее в Нормандии. "Ничто в настоящем акте, — заявили они, — не обязывает английское королевство… поддерживать войны нашего суверенного господина короля или его наследников или преемников во Франции или Нормандии".

В это время Генриху V так не хватало денег, что это привело его к одному из самых безжалостных поступков за все время его правления. Незадолго до заседания Парламента он приказал арестовать свою мачеху Жанну Наваррскую в ее поместье в Хаверинге в Эссексе и обвинить ее вместе с тремя ее придворными в использовании колдовства для того, чтобы вызвать смерть короля. Это надуманное обвинение, которое Генрих V будет вспоминать на смертном одре как "обвинение нашей совести", так и не было выдвинуто и в конце концов было снято. Но не раньше, чем Генрих V получил разрешение Парламента на конфискацию владений Жанны стоимостью около 4.000 фунтов стерлингов и выплату доходов с них в свою казну[837].

Когда новости о прибытии шотландцев в Ла-Рошель дошли до Генриха V, он решил значительно увеличить масштаб английских операций во Франции. Хамфри, герцог Глостер, был отправлен обратно в Англию, чтобы заменить герцога Бедфорда на посту хранителя королевства, а Бедфорд был вызван во Францию вместо него. Ему было поручено набрать в Англии 5.000 новых солдат для усиления 10.000 уже находившихся во Франции. Это оказалось невозможным. Бедфорд не смог собрать более 1.200 человек вместе с небольшим корпусом рудокопов. Но он предложил взять с собой другое оружие против шотландцев — их пленного короля Якова I Стюарта. Яков I был в плохих отношениях с герцогом Олбани, который правил Шотландией от его имени, и более или менее бросил его на произвол судьбы. Он также полностью зависел от своих английских тюремщиков, которые финансировали расходы на его содержание в Англии, и от герцога Бургундского, который позволил своим портовым чиновникам в Брюгге собирать от имени Якова I налог с шотландских купцов, торгующих во Фландрии. Отчаявшись вернуть себе свободу после того, как все свое царствование он провел в плену в Англии, Яков I заключил личный союз с Генрихом V. Английский король снабдил его деньгами, доспехами, знаменами и лошадьми, а Яков I, со своей стороны, согласился воевать в составе английской армии во Франции. Ожидалось, что он запретит своим подданным служить Дофину и, возможно, даже переманит их на сторону англичан[838].

21 декабря 1419 года Дофин отбыл из Буржа в Лангедок в сопровождении когорты прелатов и дворян, конной армии и личного эскорта из 600 человек с его знаменами на копьях[839]. Теперь Лангедок был единственной крупной провинцией к югу от Луары, которая оставалась вне его прямого контроля. Граф Фуа, который в течение последних восьми месяцев выступал в роли лейтенанта от обеих партий, сохранял все военные и финансовые ресурсы Лангедока в своих руках и не оказывал поддержки ни одной из сторон. Вначале такая политика была приветствуема властями провинции. Но убийство Иоанна Бесстрашного и перспектива англо-бургундского союза сделали невозможным дальнейшее сохранение политики нейтралитета. Поскольку четыре крупных бургиньонских гарнизона все еще базировались в долине Роны, а англичане все активнее действовали на гасконской границе, опасность их объединения и превращения региона в базу для операций в тылу Дофина была слишком серьезной, чтобы Карл или местные Штаты могли ее игнорировать.