Очевидно, что подавляющее большинство тех, кто оставил ценные владения в Нормандии и отказался вернуться, должны были в принципе быть против английского правления. Они составляли меньшинство, но важное меньшинство, которое включало почти всю высшую аристократию. Аркуры, Мелёны, Мони, Монтене, Бракмоны, Бетенкуры, Эстутевили, Пейнели, Анже, Три, Гараньеры, Гравили и де Эссары — имена, которые составляли череду великих нормандских семей в Советах и армиях французских королей на протяжении столетий, — все они отказались от своих нормандских владений и покинули провинцию. У таких людей были давние традиции служения французской монархии, от которых трудно было отказаться. Некоторые из них занимали должности от короны или были обязаны ей личной военной службой а также имели собственность в других частях Франции. Аркуры были величайшей семьей Нормандии, но они также входили в число главных территориальных магнатов Пуату, в самом сердце удела Дофина. Самые способные и знаменитые знатные беженцы могли надеяться на почетные должности при дворе Дофина. Другие, не имевшие перспектив за пределами родной провинции, все равно покидали ее. Если верить нормандскому поэту Роберту Блонделю, они оставляли жизнь в легкости и достатке, чтобы стать портными или трактирщиками, в то время как их земли и титулы в Нормандии были присвоены англичанами[751].

Насколько чувства высшей знати по поводу английской оккупации разделяли люди более низкого ранга, мелкие дворяне, приходское духовенство, городские торговцы? Для большинства из них вопрос о том, было ли их правительство законным или нет, не имел большого значения. Их приоритетами было остаться в живых и спастись от катастрофы, охватившей большую часть Франции. В виконтстве Карантан семьдесят из девяноста пяти землевладельцев, живших там до 1417 года, оставались на месте и десятилетие спустя. Похоже, что в других частях Нормандии была такая же картина. Вполне вероятно, что подавляющее большинство тех, кто бежал перед войсками Генриха V, были мотивированы страхом, а не патриотизмом; так же как и тех, кто позже вернулся и покорился, присягнув на верность Генриху V, заставили сделать это личные связи, финансовые интересы и перспектива гражданского мира. Эти решения редко зависели от политических настроений. Обнищание большинства соседних провинций в результате анархии, голода и болезней оставило им мало альтернатив. В мире, где гильдии ревностно оберегали свои ремесла от чужаков, а муниципалитеты неохотно брали на себя бремя помощи, беженцы были нежеланными гостями. В Амьене их изгнали из города как "бесполезных болтунов". В Туре их всех переписали и пригрозили той же участью[752].

Пишущий в сравнительной безопасности 1470-х годов и знающий об окончательном изгнании англичан из Франции, Тома Базен, епископ Лизье, считал, что английское правительство поддерживалось лишь силой и страхом, а терпевшие его нормандцы только и ждали возможности свергнуть его: "По естественной склонности, так сказать, они смотрели на свое истинное королевство, самое старое в мире, королевство Франции". Однако история самого Базена предполагает более сложную картину. Его семья, которая была бакалейщиками в Кодбеке, бежала после взятия Арфлёра со всем, что могла унести, сначала в Руан в 1415 году, затем в Фалез в 1417 году и, наконец, в Бретань. Но они вернулись в Кодбек после его сдачи англичанам в 1419 году. Отец Базена был одним из тех, кто откликнулся на прокламацию Генриха V в феврале 1419 года и принес ему присягу на верность. Его история, вероятно, довольно типична для горожан, священнослужителей и мелких землевладельцев, которые бежали перед наступающими армиями, а затем, когда кризис миновал, задумались о возвращении. Сам Базен пошел в церковники. У него было много возможностей для получения преференций в других частях Франции, но после обучения в Париже и Италии он вернулся в Нормандию, чтобы продолжить церковную карьеру под английским правлением. Как и большинство нормандцев, он руководствовался любовью к родине и чувством самосохранения. Он принимал английское правление до тех пор, пока казалось, что оно незыблемо, и сменил сторону, когда оно грозило рухнуть[753].

В такой географически раздробленной и разнообразной стране, как средневековая Франция, национальные чувства обычно были уделом чиновничьей и церковной элиты, сословия, к которому Томас Базен по рождению не принадлежал, но в которое он вошел благодаря своему уму и амбициям. Однако даже среди таких, как он, понятия о верности, которые когда-то казались естественными, были нарушены в 1419 году внутренними раздорами во Франции. Для многих нормандцев, особенно в таких городах, как Руан, провозгласивших себя на стороне герцога Бургундского, было далеко не очевидно, что Дофин является представителем французской нации. Ги Ле-Бютеллье был не единственным человеком, который считал, что правительство Карла VI утратило право на преданность нормандцев из-за своей неспособности защитить их; так же как и Жан Ладверти, каноник церкви Сент-Радегунд из Пуатье, был не единственным, кто считал, что Дофин — "просто ребенок, который болтает все, что захочет"[754]. Генрих V, по сравнению с ним, казался неотразимым, его завоевания были судом Божьим. Хотя в английских войсках регулярно происходили случаи насилия и недисциплинированности, хорошо информированные французы в целом соглашались с тем, что армия Генриха V была очень дисциплинированной по сравнению с другими армиями того периода. В целом, Генрих V вел себя как король, которым Карл VI никогда не был. Он обещал восстановить, и в какой-то степени восстановил, стандарты базового управления и общественного порядка. Возможно, они не соответствовали его требованиям, но вряд ли они существовали в остальной Франции.

26 декабря 1418 года Дофин официально отказался от титула королевского лейтенанта, которым он оправдывал свои действия после бегства из Парижа, и объявил себя регентом Франции. Это была судьбоносная перемена. Он больше не претендовал на роль представителя своего отца и больше не мог быть уволен с должности от имени короля Советом, контролируемым бургиньонами. Вместо этого он провозгласил себя суверенным правителем. В стране, которая более двух веков управлялась из Парижа, создание нового государства было сложной задачей. Но она была решена с поразительной быстротой и эффективностью. Административные столицы дофинского королевства были расположены в Пуатье, где находились Канцелярия и Парламент, и в Бурже, где были созданы финансовые департаменты и обычно проводились официальные заседания Большого Совета. Сам Дофин любил переезжать с места на место. В первые годы его двор проводил зиму в Бурже, а лето постоянно путешествовал с многочисленной конной свитой между дворцами Иоанна Беррийского в Пуатье и Меэн-сюр-Йевр и неприступными анжуйскими крепостями Лош и Шинон в долине Луары[755].

Ядром будущего Буржского королевства стали личные владения Дофина, включавшие Турень, Пуату, Берри и Дофине за Роной. Эти владения давали ему не только большую и богатую территориальную базу, но и администрацию, построенную на фундаменте, заложенном его двоюродным дедом Иоанном Беррийским. К ним присоединились соседние владения его союзников — герцогов Орлеанского и Анжуйского. Вместе территории трех французских принцев включали весь бассейн Луары от Ниверне до Бретани и западные провинции от Мэна на севере до Сентонжа на юге. Герцог Бургундский не имел никаких опорных пунктов в этих регионах, кроме горстки изолированных гарнизонов в Турени и Пуату, последние из которых были ликвидированы, пока Иоанн Бесстрашный был занят деблокадой Руана. Сам Тур сдался 30 декабря после месячной осады. Взятка в 14.000 ливров и щедрые земельные пожалования облегчили переход капитана, Шарля Лаббе, в подданство Дофина. Единственный оставшийся в живых союзник герцога Бургундского в регионе, вечно беспокойный барон-разбойник Жан Ларшевек, держался в своей большой крепости Парфене в западном Пуату с помощью разветвленной сети вассалов и репатриантов. Сдача этой крепости в августе 1419 года после четырехмесячной осады армией более чем 3.000 человек под командованием Филиппа Орлеанского, графа Вертю, ознаменовала фактический конец сопротивления правлению Дофина в его собственном апанаже[756].