Эта крупномасштабная передача земель сопровождалась шагами по закреплению главенствующего положения англичан в нормандской сельской местности. Земля, предоставленная в обмен на военную службу, обычно была неотчуждаемой. Она принадлежала владельцу либо пожизненно на условиях, что она вернется к короне после его смерти, либо, что она автоматически перейдет к его наследникам мужского пола. Эти положения были дополнены общим ордонансом, запрещавшим англичанам продавать землю в Нормандии, независимо от условий владения, кроме как другим англичанам. Право собственности на земли, пожалованные королем, было в Нормандии политически острым вопросом. Споры о нем были выведены из-под юрисдикции обычных судов и автоматически передавались в Совет короля в Руане. Все это отражало ожидания короля, что английское присутствие в Нормандии будет постоянным. Насколько можно судить, большинство его подданных тоже так думали. Уже через год после падения Руана англичане покупали дома и небольшие поместья с явной уверенностью в завтрашнем дне[747].

Создание английской администрации в Нормандии открывало перспективу, что по крайней мере часть бремени по оплате армии теперь может быть переложена на местные доходы. Нормандия была богатой провинцией, которая в лучшие времена вносила большие суммы в бюджет королей Франции. Генрих V унаследовал их права, насколько это позволяли условия войны. Король завладел всеми королевскими владениями в Нормандии и чеканил монету от своего имени на королевском монетном дворе в Руане. Несмотря на обещания освободить население от поборов правительства Валуа, он продолжал собирать основные налоги старого режима, хотя и в измененной форме. В мае 1419 года он вновь ввел налог с продаж, который не собирался в большей части Нормандии с тех пор, как его отменил Иоанн Бесстрашный в 1417 году. Налог в размере 5% был наложен на товары, выставленные на продажу, а налог в размере 25% — на напитки. В то же время был реформирован и вновь введен габель, который взимался постоянно. За год, начавшийся 1 мая 1419 года, счета генерального казначея Нормандии зафиксировали чистые поступления в размере 160.438 ливров, что эквивалентно примерно 24.000 фунтов стерлингов, из которых 40% приходилось на налоги, а еще 46% — на доходы от королевского домена. Большая часть остальной суммы приходилась на штрафы и конфискации. Эти цифры значительно занижают истинные поступления от завоеванной провинции. В них не включены важные натуральные поставки, в основном зерно, которое доставлялось в местные гарнизоны вместо налогов, а также денежные суммы, которые военный казначей Генриха V брал непосредственно у местных сборщиков налогов. Сразу после завоевания военные трофеи, которые выплачивались непосредственно военному казначею без прохождения через счета генерального казначея, снова принесли по меньшей мере столько же, сколько и зарегистрированные поступления от провинции. Тяжелая репарация, взимаемая с Руана, так и не была полностью выплачена, несмотря на энергичные меры, принятые для ее обеспечения, и в конечном итоге ее пришлось преобразовать в ежегодный налог. Но только из этого источника за пять месяцев после сдачи города было получено 133.138 экю (эквивалентно примерно 22.000 фунтов стерлингов). В целом, король должен был получить от Нормандии в год после завершения завоевания провинции сумму, превышающую доход от субсидий английского Парламента[748].

Насколько нормандцы приняли свое новое правительство — вопрос сложный и спорный, ведь мало какая тема со временем подвергалась более сильному искажению и превращению в миф. Безусловно, даже после падения Руана имело место вооруженное сопротивление. Вскоре после капитуляции стало известно о заговоре с целью убийства Генриха V во время празднования Рождества Христова в Руанском соборе. Еще один заговор с целью передачи города дофинистам был раскрыт в июне. В последующие годы были раскрыты и другие заговоры. Насколько серьезными или широко поддерживаемыми они были, сказать невозможно, но интересно, что оба заговора 1419 года, похоже, были преданы изнутри. Менее драматичной, но более постоянной была спорадическая партизанская война, которую вели люди, которых англичане называли бригантами (brigantes, разбойниками). Политическое значение их деятельности — вопрос, вызывающий много споров. Сельский бандитизм был эндемическим явлением в Нормандии на протяжении многих лет, как и в других частях Франции. Снижение доходов от сельского хозяйства и постепенный отказ от обрабатываемых земель привели к высокому уровню сельской безработицы, которую уже не могли поглотить охваченные экономическим спадом города и поселки. Массовое бегство крестьянства после высадки англичан превратило существующий кризис в человеческую катастрофу. Невозможно сказать, насколько всплеск насилия и преступности в сельской местности был связан с противодействием английской оккупации, а насколько — с более общим неповиновением властям со стороны отчаявшихся людей, доведенных до крайности. Задача усложняется нечеткой терминологией в административных документах, которые рассматривают как измену многие правонарушения, не имеющие политической подоплеки, такие как разбой на дорогах или любое насильственное преступление, совершенное человеком, принесшим присягу на верность Генриху V. Некоторые из преступников были вовсе не французами, а английскими дезертирами. Некоторые бриганты, однако, несомненно, были политическими сопротивленцами. В английских документах того периода без разбора говорится о "бригантах и других членах французской партии" или "бригантах или арманьяках". Заброшенные земли обычно конфисковывались на том основании, что их владельцы, как можно было предположить, ушли на службу к Дофину или "ушли в пещеры, болота и крепости, чтобы стать грабителями и бригантами вопреки своим клятвам и верности". Бриганты нападали на гонцов и чиновников, грабили купцов на дорогах, нападали на местные ярмарки и взимали patis с жителей. Это было серьезной проблемой для англичан, чья способность поддерживать порядок в Нормандии была важным элементом их притязаний на лояльность нормандцев. Новые английские власти предприняли энергичные усилия, чтобы искоренить бригантов. Они назначали цену в шесть ливров за их головы и казнили их в большом количестве, не менее 127 казней в первый год после реорганизации управления провинцией.

Однако, по крайней мере, в первые годы английской оккупации действия бригантов вряд ли можно было назвать организованным движением. У них не было лидера. Судя по тем, кого ловили, большинство из них были деревенскими жителями: крестьянами, батраками или сельскими торговцами. Почти никто не принадлежал к дворянству, среди которого было больше всего политического недовольства. Масштаб проблемы варьировался в зависимости от бедственного положения сельской местности. Наиболее острой проблема была сразу после английского завоевания, когда она была сосредоточена в Нижней Нормандии вокруг Кана и Байе, где безработица в сельской местности была наивысшей, а производство и распределение продовольствия было сильно затруднено продвижением армии захватчиков. К 1420 году, однако, насущная проблема отпала. "В бальяже Ко и на границе с Пикардией, благословен Бог, нет ни одного злого человека, кроме как за рекой Сеной в стране Нормандии шалят некие бриганты", — писал капитан Арфлёра в июне 1420 года. "Бригантов никогда не было так мало как раньше", — сообщал примерно в то же время бальи из Котантена. Даже в более поздние годы, когда ситуация ухудшилась, бриганты никогда не объединялись в большие группы, как это делали тюшены на юге Франции в предыдущем веке. Существует мало свидетельств координации их действий с капитанами или гарнизонами Дофина. Как заметил нормандец Тома Базен[749] на одной из страниц своей знаменитой хроники, независимо от того, покинули ли они землю из-за ненависти к англичанам, или по злобе, или потому что были в бегах, эти люди "сражались не в рядах французов, а как дикие звери и волки в самых отдаленных уголках леса"[750].