19 октября 1416 года Парламент открылся в Расписной палате Вестминстерского дворца в присутствии Генриха V, чтобы услышать необычный рассказ канцлера Бофорта об этих событиях. Божий замысел, сказал он им, не был осуществлен им за один день. Святой Дух сотворил мир за шесть дней и отдыхал только на седьмой. Предыдущие Парламенты и Большие Советы, сказал Бофорт, призывали короля к переговорам с Францией в надежде избежать войны и пролития христианской крови. Никто не мог отрицать, что Генрих V сделал все возможное. История его правления была непрерывной борьбой за мир. Канцлер тенденциозно рассказал о переговорах с Рено де Шартром. По его словам, были сделаны подробные предложения, над которыми работали прославленные дипломаты, но все безрезультатно. Французы, "пресыщенные гордыней и забывшие о своей слабости и поражении", отвергли всякую возможность соглашения. Поэтому "давайте вести войну, чтобы иметь мир, ибо цель любой войны — мир". Палата Общин проголосовала за еще одну двойную субсидию. Три четверти субсидии должны были быть выплачены в феврале 1417 года, когда ожидалось заключение контрактов на военную службу для нового вторжения во Францию. Сбор оставшейся суммы был отложен до ноября 1417 года, но король получил специальное разрешение брать под нее займы заранее. В результате приток денег за зиму составил 112.807 фунтов стерлингов, что стало самым большим показателем за одно полугодие за весь XV век. Вдобавок к тяжелым налогам, взимавшимся в течение последних трех лет, это представляло собой финансовое бремя, превосходящее все попытки Эдуарда III или Ричарда II. Действительно, по отношению к населению и ресурсам страны это бремя превосходило все, что было предпринято впоследствии, вплоть до великих войн XVIII века. Заседание Парламента закончилось на воинственной ноте 18 ноября 1416 года. Томас Бофорт, граф Дорсет, который на сегодняшний день оказался самым выдающимся военачальником, был возведен в герцога Эксетер с субсидией в 1.000 фунтов стерлингов в год из доходов короля, "слишком малой для такого великого человека", говорили лорды. Король объявил о своем намерении вторгнуться во Францию летом следующего года, "чтобы покорить непреклонное упрямство французов, которое не смягчить ни сладким молоком коз, ни пожирающим вином мести, ни даже самой тщательной дипломатией". Однако, несмотря на всю риторику и бряцание мечами, уже появлялись первые признаки усталости от войны и истощения от налогов. Палата Общин серьезно отнеслась к заверениям канцлера, что это должна быть война, чтобы положить конец войне. Они поставили условие, что Генрих V не должен пытаться перенести сбор второй субсидии или просить еще одну до того, как эта будет собрана. Архиепископ Чичеле приказал, чтобы праздник Святого Криспина, в который произошла битва при Азенкуре, отныне отмечался во всех церквях с дополнительными молитвами. Но блеск Азенкура угасал по мере того, как становились очевидными трудности, связанные с использованием этой победы. В последующие месяцы епископы сообщали, что призывы к молитвам и процессиям в поддержку следующей кампании короля были восприняты вяло[625].

Единственным участником конференции, который ничего не добился в Кале, был Сигизмунд I Люксембург. 24 октября он отправился в Дордрехт, первый этап своего долгого пути в Констанц. Его попытка выступить в качестве арбитра западноевропейской политики потерпела публичную неудачу, которая, должно быть, ранила этого гордого и амбициозного человека. Не получив никаких преимуществ в других направлениях, он стал открытым врагом правительства Франции. Под давлением Генриха V, побудившего его к поверхностному примирению с Иоанном Бесстрашным, Сигизмунд I быстро открыл для себя фундаментальные конфликты, разделявшие империю и Бургундский дом. Через несколько дней после отъезда из Кале он обнаружил, что вынужден избегать проезда через владения Иоанна на обратном пути, из-за опасности попасть в плен. Что касается его договора с королем Англии, то он не принес ему ничего, кроме новых военных обязательств и безнадежных мечтаний о возвращении франкоязычных провинций империи из-под власти французской короны. Генрих V и Сигизмунд I отнеслись к своим обещаниям менее серьезно, чем большинство историков. Вскоре после отъезда из Кале Сигизмунд I написал королю письмо, которое Генрих V назвал "дружеским", заверив его в "братской помощи, которую я надеюсь получить и от него". Проблема заключалась в слабом положении самого Сигизмунда I в Германии. У него не было ни власти, ни средств для оплаты армии или даже собственной свиты. Прибыв без гроша в Нидерланды в конце октября, он был вынужден финансировать свои расходы, заложив полученные в Англии подарки у ростовщиков Брюгге, включая регалии Ордена Подвязки[626].

Во Франции главным результатом союза Генриха V с Сигизмундом I и его публичной интриги с герцогом Бургундским стало предсказуемое изменение симпатий населения к правительству и самая смелая попытка создать единый фронт против захватчика. Главной фигурой в обоих событиях был Дофин, Иоанн Туреньский. После смерти Иоанна Беррийского в июне он унаследовал титул герцога Беррийского, а вместе с ним и богатые владения старика в Берри и Пуату, что значительно повысило его статус и увеличило его ресурсы. Однако этот мощный символ власти оставался тем, кем он был всегда: пассивной, бесцветной фигурой, живущей далеко от центра событий в Эно, политической марионеткой, которой манипулировал его тесть Вильгельм Баварский.

В конце августа 1416 года, как только он окончательно определился с датой встречи с Генрихом V, Иоанн Бесстрашный поехал в Ле-Кенуа вместе со своим сыном Филиппом, графом Шароле, для переговоров с Вильгельмом Баварским и его супругой (сестрой Иоанна). Целью этих переговоров, неустанно продолжавшихся в течение трех дней, было вырвать контроль над Дофином из рук Вильгельма. Вильгельм оказался совершенно невосприимчив к уговорам. Его больше всего волновало наследство дочери и зятя. Так как его амбициозные планы относительно Лондонской конференции не увенчались успехом, он отказался участвовать в конференции в Кале, перспективы которой казались ему не лучше. Вильгельм теперь считал, что единственным возможным выходом для Дофина было присоединиться к национальному сопротивлению историческому врагу. Иоанн Бесстрашный был встревожен. Он покинул Ле-Кенуа, размышляя, не стал ли его зять и бывший союзник арманьяком.

Его беспокойство было оправданным. Вскоре после этого, примерно в начале сентября, Вильгельм Баварский договорился с арманьякскими советниками Карла VI о том, что Дофин вернется в Париж и займет место титулярного главы королевского Совета. Но королевская казна была опустошена, чтобы оплатить достаточно внушительный военный эскорт для принца. 27 сентября, когда переговоры с англичанами в Кале были на грани срыва, из Ле-Кенуа от имени Дофина прибыл смелый манифест, адресованный главным городам Франции. Аррасский мир, объявил он, положил конец всякому оправданию нынешних разногласий между французами. Когда произойдет обещанное английское вторжение, он лично выступит против врага во главе объединенной нации. В нынешнем кризисе пусть каждый сохранит верность только королю и будет готов сражаться, как только его призовут[627].

Призыв Дофина к единству затронул важные интересы Парижа и, вероятно, большинства французов. В течение нескольких месяцев казалось, что найден способ примирить враждующие стороны. Королева, вооружившись своими полномочиями в соответствии с ордонансами, начала работать над достижением компромисса, который позволил бы ее сыну занять подобающее ему положение в Париже, а герцогу Бургундскому — почетное место в Совете. Ее усилия поддержали влиятельные фигуры, которые ранее были подавлены властной личностью коннетабля: герцог Анжуйский, который заставил себя преодолеть страх и ненависть к Иоанну Бесстрашному; значительное меньшинство в королевском Совете, люди, чьи симпатии были на стороне арманьяков, но которые были напуганы тем, что герцог Бургундский может объединиться с Генрихом V; и герцог Бретонский, старый друг и союзник королевы, который разделял ее взгляды и теперь был срочно вызван в столицу, чтобы поддержать ее.